Среди гиен и другие повести

На «Бауманской» был тот «сейшен» — сейшен это называлось в те годы… — и повода уже не вспомнить, и у кого дома это было… Просто гуляли, потому что молодые! Первый курс, Оленька Жукова, Женька Собкин, погибший потом так глупо в Питере под колесами пьяного финского трейлера… Или это был чей-то день рождения? А вот же — вымыло из памяти, только и запомнилось, что кухня, наливка, салат оливье — колбаса крупными кубиками — и какой-то зануда все пытался петь, пока у него не отобрали гитару, а потом кто-то заблудился и долго не мог найти дом, и все ржали как подорванные и кричали в трубку дурацкие ориентиры, а потом Филиппов сказал: стой у аптеки, я сейчас

И через пять минут вернулся с Мариной.

Она была совсем закаменелая от холода и смущения, села с краешку. Родинка на нежной шее, губы… Лёник, жарко споривший с Собкиным о происхождении Вселенной, потерял мысль и засбоил на полуслове.

Приехала в Москву на каникулы, будет поступать в иняз — все это, выцепленное из застольной болтовни, сразу укрупнилось в голове у Лёника. Он понимал почему-то, что каждое слово имеет отношение к его жизни.

Потом она сбежала на кухню — помогать хозяйке с чаем. Он через головы выбрался из своего диванного угла, и прокрался следом, и примостился на подоконнике, готовя остроумный текст. Но ничего не придумал и сказал:

— Здравствуйте. Я Леонард…

Он протянул ей руку, и она так смешно — по-комсомольски — протянула свою, и, прежде чем успела сказать «Марина», он уже знал, что она будет его женой, — навсегда, насовсем! Первое же прикосновение взорвало мозг. Вот, казалось бы — замерзшая маленькая ладошка, а Лёника пробило электричеством, аж вынуло позвоночник!

Он не успел спросить ее телефон, когда рядом возник бдительный долговязый Филиппов — Марина была как бы его девушкой (по крайней мере, так считал он сам).

— Песоцкий, девушка занята! — полушутя громко предупредил этот кретин, и Лёник с радостью увидел гримасу, пробежавшую по ее лицу. И спокойно ответил:

— Занята — скажет.

— Чего-о? Филиппов надвинулся, и Песоцкий с наслаждением толкнул его в грудь со всей молодецкой силы. Кретин улетел в коридор, сгребая конечностями табуреты и пальто с вешалки, и Песоцкий пожалел, что Филиппов не успел его ударить: тогда бы он убил его с полным правом.

Любовное электричество напоило Лёника дивной силой — на глазах у этой девушки он мог бы сейчас разметать китайскую народную армию. На грохот выбежали из комнаты, началась миротворческая суета, но Лёник уже успел поймать тепло в серых с ободком глазах.

Наутро он позвонил прямо из-под ее дома. Счастливый день сиял ослепительным светом и скрипел снежком. Лёник уже много часов не мог ничего делать — не мог заниматься, есть, дышать… Он наменял полкило двушек и ровно в одиннадцать крутил телефонное колесико у метро «Спортивная».

Она выскочила из подъезда в пальто нараспашку. Не в силах ничего говорить, он всучил ей три махровые азербайджанские гвоздики. Через пять секунд они целовались у телефонной будки.

Песоцкий доживал день в ожидании вечерней встречи.

В сущности, все было решено между ним и этой Хельгой в ту секунду, когда он чуть придержал ее ладошку и длинные пальцы ответили едва заметным дополнительным прикосновением. Он знал этот язык наизусть и волновался привычным волнением.

В должном месте опустилось в залив солнце, зажглись огни, дотлел день; ресторан на песке, давно изученное меню, привычный планетарий над головой… Песоцкий ждал женщину, и, когда она появилась из темноты, сердце его снова оборвалось и голову затуманило утренним мороком.

Это была Марина тех солнечных лет. Это она шла из прошлого босиком по песчанику, с туфлями в руке, в платье, обтекавшем грудь и бедра… Бороться с мороком не было сил — только плыть вслепую сквозь эту ночь, пить дурацкое счастье…

Он встал и сделал шаг навстречу.

— Привет, — сказала она.

Сказала по-английски, и Песоцкого полоснуло как бритвой по горлу.

— Привет.

Женщина села напротив, и он незаметно сбросил выдохом назойливый шлейф ее духов.

— Он только уснул, — сказала женщина. — Не хотел меня отпускать. Ревнует!

И рассмеялась резковатым смехом.

Это была Марина — без колокольчика в голосе, без родинки на шее, уложившая спать маленького чужого сына, говорящая на плохом английском, крутящая курортный роман, пахнущая отвратительно сладкими духами и не знающая, что она Марина.

Шестерни реальности рвали в клочья кисею галлюцинации.

— Почитайте эту книгу, — сказал Песоцкий. — Это интересная книга.

Хельга улыбнулась и взяла меню.

Вот и ладно, решил он. Не думать. Доплыть до постели, а там разберемся. Толстая свеча красиво оплывала в блюдце. Родное лицо мерцало в свете китайского фонарика — похожее, как бывает похож портретный грим в кино. Как бы сделать, чтобы она молчала?

— Я выбрала.

— Отлично, — сказал он бодрым голосом.

— Салат из креветок и белое вино. Вот это, «Семильон». Я уже пила его здесь. — Хельга снова рассмеялась.