Среди гор

— Ой, Батиш, ты постой! Ведь я не хотел никого обидеть. Помнишь, однажды я был немного выпивши и моя Айсарала бодро шла по улице… Тогда ты была еще младшей женой Бердибая? Проезжая мимо, я увидел, как ты мелькнула в дверях, поводя плечами… Давеча я вспомнил почему-то об этом, ну сдуру и ляпнул такое, что самому теперь совестно. Так за это я склоняю перед тобою свою голову, — Иманбай, будто молодая невестка, поклонился ей в пояс, — и прошу простить! Не обижайся на меня. Пусть другие болтают что угодно, но то, что ты бросила Бердибая и нашла себе друга по сердцу, этому мы с Бюбю всегда были рады. Вот он сидит, твой муж, пусть скажет: я за бузу беру плату с Карымшака и с Касеина, поблажки им от меня нет, а вот с Курмана еще не потребовал ни ломаного гроша, хоть он мне порядком должен за бузу. Пусть сам скажет!

Батий была тронута чистосердечным извинением Иманбая. Она сразу же подобрела к нему, как весеннее солнце.

— Если вы желаете Курману добра, то совсем не давайте ему бузы! — сказала она доверительно и обидчиво.

— Это ты верно говоришь, я тоже не хочу, чтобы он пил! — ответил Иманбай, смущенно разводя ладонями. — Но могу ли я утерпеть и не налить Курману чашку бузы, если он хочет выпить? Да как я ему откажу, черту эдакому! То, что приготовлено для народа, — это его, отдай все, иначе никак нельзя! Водки у меня не бывает, а бузу, правда, пьет он у нас. И за это прошу извинить, дочь моя Батий. А теперь, если есть чай, будем пить. Если маслица дашь, неси. И от водки тоже не откажемся, ставь, если есть. И сама давай садись сюда. Большой разговор у нас, дочь моя Батий. Будем совет держать, чтобы муж твой бросил артачиться.

Курман беззлобно проворчал:

— От водки, стало быть, не отказываешься? А еще хочешь учить меня уму-разуму! Как прикажешь понимать тебя, Имаке, ведь только что ты говорил совсем другое?

— Ой, Курман! — живо обернулся к нему Иманбай. — Всему свое место: если подвернется удобный случай, зачем отказываться?

Сапарбай, давно уже наблюдавший за ними, прыснул со смеху.

— А что ты смеешься, или я неправ?

— Прав, но вы сейчас поступаете так же, как мулла!

— Почему как мулла, что за мулла?

— А вы не знаете, Имаке? Наш мулла Барпы учит других, чтобы они не впадали в грехи, а сам первый грешит. Вот и вы рассуждаете так же.

Курман, слушая их, махнул рукой:

— Ну, вот что, все ваши советы я принимаю, но о том, что я пью бузу и водку, пока не будем говорить. Эй, Батиш, неси, что там у тебя? Ставь все, что есть! Эх, только мой друг Василий один ценит меня. Недавно пришел он, длинный, жилистый, как журавль, и, как всегда, принес целую четверть, вот такую пузатую бутыль самогона. Ну, я пил и по утрам и на ночь и все не кончу, еще есть сколько угодно. Неси, милая, бутыль, ничего, не сердись!

Иманбай возликовал и, чтобы не подать виду, притих, лукаво поглядывая смеющимися сощуренными глазами на Сапарбая. Батий поворчала немного, но все же послушалась мужа. Расстелили скатерть. Появилась тарелка с маслом, наломали кусочками лепешку. Батий предусмотрительно поставила вместе с бутылью самогона большую пиалу с водой и солонку.

При виде бутыли Сапарбай испуганно встрепенулся:

— Что это? Нет, унеси, Батий. Нельзя!

— Что значит «нельзя»? — обиделся Курман; он обхватил шейку бутыли рукой и потянул к себе. — Ничего, выпьем один разок. Живей, байбиче моя, ставь пиалы!

— Нет, не надо! Унеси эту штуку, Батий! — Сапарбай показал на четверть.

Глаза Иманбая жалобно помаргивали. Он сказал умоляющим тоном:

— Да что тут страшного, если мы выпьем по одной, Сапаш? Давай уж выпьем по маленькой!

— Верно, Имаке. По одной-то можно. Пусть это будет последний раз, пусть это будет прощальное, чтобы больше не пить! — говорил Курман, наливая тем временем полные пиалы вонючего самогона. — Ну, давайте, это первая и последняя пиала!

— Но с уговором: больше не наливать. — И Иманбай первым взял в руки пиалу. — Мужчина должен знать цену своего слова!

Одним духом он опрокинул пиалу, сдернул с головы треух, вдыхая запах пота. Курман не отстал от Иманбая. Самогон он запил водой, потом положил в рот щепотку крупной соли и, посасывая ее, сидел некоторое время молча, будто бы прислушивался к чему-то. Потом он стал настаивать, чтобы выпил Сапарбай:

— Пей, да выпей же, Сапаш! Выпьешь, и ты сразу же станешь владельцем тысячного табуна, ты будешь гнать его перед собой, затопчешь под копытами ненавистного Калпакбаева. Выпей, полегчает на душе!

— Не отказывайся, Сапаш! — уговаривал Иманбай. — Выпей одним залпом и понюхай свой колпак. Это самый лучший способ на свете!

Выпили по одной и потом, будто забыв об уговоре, налили по второй, по третьей пиале. Самогон, переливаясь из бутыли в желудок Иманбая, моментально возымел свое бурное действие. Опалило глотку и внутренности, в глазах зарябило, неудержимый порыв словоохотливости обуял Иманбая.

— Эх, молодочка, красотка! — обратился он к Батий, позабыв, что уже обидел ее этими словами. — А ну, что горяченького есть у тебя, неси сюда!

— Не торопитесь. Понюхайте свою шапку…