Среди гор

— Ну, что же вы молчите? Чем шушукаться по углам, давайте говорите здесь, при всем народе!

Однако народ молчал. Тогда слово взял Сапарбай:

— Вот тут все мы сидим, и старые и малые. И все мы слышали, знаем о тех слухах, которые мы сами же повторяли и передавали друг другу, которых мы страшились так, что волосы дыбом становились на голове. Это мы делать умеем. А вот чтобы здесь, на собрании, встать да выступить, сказать все, что накопилось на душе, — это сделать почему-то остерегаемся. Теперь нет Калпакбаева, который за всякое слово, за любое несогласие называл человека враждебным агитатором и апартунусом… Что такое артель, как мы будем жить и трудиться в артели — об этом, по-моему, подробно и толково рассказал нам товарищ Термечиков, председатель волисполкома. Аильчане, давайте поразмыслим хорошенько, чтобы потом не было недовольства: мы, мол, этого не слышали, этого не знали… Сейчас вас никто не пугает, что, мол, если не вступишь в артель, то тебя оставят без земли, без воды и изгонят в горы пастись по траве. Этого нет! Каждый волен сам вступать или не вступать в артель — это дело хозяйское. Но все-таки поймите, что артель кровно нужна как нам, беднякам и середнякам, так и всей нашей стране. Почему, вы спросите меня? А потому, что только через артель лежит путь к сатсиалу, к новой, светлой жизни, и этот путь нам указал великий Ленин. А раз так, то мы хотим услышать из ваших уст честные и откровенные слова о добровольном вступлении в члены артели!

Карымшак простонал, язвительно ухмыляясь под усы:

— Насилия теперь нет… Но очень уж сильна и настойчива у тебя агитация, Сапаш!

— Эй, Карымшак! — живо обернулся к нему Соке. — А что ж ты хочешь? Не агитируй, не разъясняй, а так, без понятия дела, вслепую, иди и вступай. По-твоему, выходит так! Агитацией и разъяснениями делу не повредишь!

Потом Соке, как бы вспомнив о чем-то, круто повернулся лицом к президиуму, поднял руку:

— Наши активисты считают меня середняком. Ну, середняк так середняк. Мне все равно, что край, что середина. Сыт, обут и одет, как говорится, а большего мне и даром не надо. Если аил кочует, я тоже кочую, остановится на стойбище, я тоже останавливаюсь. В хозяйстве моем — голов десять крупного и голов двадцать мелкого скота. Прикинешь, как будто бы не мало. Но если учесть, что киргиз живет только разведением скота, то это не так уж много: это все равно, что отруби без зерна. Вот если богатыми назвать иноверцев из ближайших сел, это я понимаю! У них и кони, и бричка, и плуги, и бороны, а сколько во дворах кур и уток, какие сады, а пчелы их несут мед со всех горных цветов, которых у нас море! Там самый последний бедняк живет, как наш бай. — Соке облизнулся от восхищения и продолжил: — Как бы там ни было, но ты, сын мой уполномоченный, разберись, поразмысли, какие у нас баи и что они за баи. Проверь каждого в отдельности, а то получится так, что если вы будете считать только головы скота, то даже тот, который со дня сотворения мира не обновил на плечах старый кожух, и тот сойдет за кулака, и придется ему, горемыке, отправляться в страну «Пойдешь — не вернешься»! То, чего я не скрываю от бога, я скажу в лицо и тебе, товарищ Термечиков, и хочешь — люби меня за это, хочешь — нет. Когда начали переписывать все в хозяйстве и составлять списки за списками, то мы со старухой тоже не сидели руки сложа. Иль не правда разве, что скот дорог человеку, как собственная печень? Чем отдавать свое нажитое добро неизвестно кому, мы решили попользоваться им сколько сможем. Ну и того самого… Мы, стало быть, зарезали да продали две головы крупного и пяток мелкого скота. Остальное все на месте. То, что говорили сегодня здесь, агитация это или нет, это меня не касается. Но я хочу остаться в артели и другого мне не надо!

Пока Соке садился на свое место, Сапарбай несколько раз восклицал:

— Дельно сказал, аксакал! Правильно…

— Правильно, конечно! — раздался сзади густой голос Карымшака. — Кто не желает артели, пусть тоже открыто выступает.

Тут поднял руку Мамбет. Все это время он сидел с выражением обиды и недовольства на лице.

— Проходите вперед, Маке! — сказал Самтыр.

— У меня всего четыре слова, сын мой уполномоченный, и все они о моей жалобе и недовольстве! — сказал краснолицый Мамбет. — Если дозволите, то я хочу открыто высказать здесь, перед народом свое недовольство.

— Говорите, говорите все, что думаете!