Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции

Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, изучая их, я убеждался в том, что именно он в 1884 году занимался в Петербурге кражами. Впрочем, это легко было проверить, так как были данные в показаниях Москаленко, позволяющие установить, где он жил, служил и т. д. Но вдруг мое внимание привлек протокол, в который было занесено показание одного из священников Себежского уезда.

Узнав об обыске у Москаленко и бегстве последнего, он явился и заявил полиции следующее. К нему явился неизвестный человек и рассказал, что служил управляющим в имении графа К., у которого нажил большой капитал. Граф судился с ним из-за этих денег, истратив все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в Полоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, поэтому он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник поверил, дал пятьдесят рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.

– Те-те-те!.. – невольно вырвалось у меня. – Вот он где… Ельбинович-то наш!.. Значит, практиковаться-то он начал с пятидесяти рублей в провинции, а потом дошел до «благотворительности»… Постой же, голубчик, уж теперь-то ты у меня в руках.

Я уже не сомневался в том, что Москаленко, как опытный вор, находится под чужим именем и, конечно, в Петербурге. Я тотчас направил сыск для проверки: где он жил в 1884 году, какие у кого были тогда совершены кражи, с кем был знаком.

Все пошло как по маслу. Выяснилось, что у Москаленко была любовница вдова Антипова, с которой он жил. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. И я распорядился о ее отыскании.

Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту в доме № 59, что проживает с ней мещанин Васильев, который при задержании и оказался, конечно, Москаленко… он же и Ельбинович.

Особо больших денег в квартире у них не нашли, не нашли и ничего подозрительного.

В совершенном Москаленко, как человек неглупый, не запирался, а историям с отцом Иоанном П. и архимандритом Мелетием придал совсем-таки для них нежелательный характер.

Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно «поддел» батюшек, но и они его, мол, надули!.. Один сунул в газетной бумаге вместо 2000 рублей всего 50, и то старыми бумажками, а другой – вместо 3000 рублей всего 40 рублей…

– Какие там пять тысяч рублей! Я и в глаза таких денег не видал! – уверял мошенник и начал рассказывать с явной целью осрамить и выставить в смешном виде отца Иоанна П. и архимандрита Мелетия.

Не поздоровилось бы им на суде от таких показаний, на что мошенник, очевидно, и рассчитывал.

Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.

– Врать ты можешь сколько угодно, – сказал я. – Но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.

– Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам! – сказал он.

Очевидно, с этой стороны ничего нельзя было поделать. Но ведь и он и Антипова знали, где деньги!

Антипова была видной, рослой и упитанной бабой, тоже видавшей виды.

– Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.

– Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! – бойко ответила Антипова.

Оба уперлись, и все тут!

Три дня держал я Антипову в камере участка – авось одумается. Наконец, опять вызвал.

– Ну, что надумала сказать по поводу денег?

– Ни о каких таких деньгах я не знаю.

Я вздумал пригрозить:

– Ой, баба! Не шути. Год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься… Гляди!

– Воля ваша!

Оставалось устроить одно: побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.

Я приказал ослабить надзор за камерой. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притвориться пьяными, будто бы заснуть у дверей, не запирая их, и т. д. А сам, помимо того, пустил в дело одну из своих опытных «агентш», жену городового, Федосову.

И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась, и городовой, представляющийся пьяным, с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку». Это была Федосова.

И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась, и городовой, представляющийся пьяным, с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку». Это была Федосова.

Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой «водворил» ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Аптиповой. Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения. Так прошли весь день и ночь. На следующий день на смену караула арестантов вошел городовой Федосов (муж агентши), сильно пошатываясь и бормоча что-то невнятное.

При виде этого стража Федосова на ухо сообщила своей соседке, что, как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она намерена бежать.