Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции

Юдзелевич вышел, а я приготовился к допросу. Для этого я, между прочим, повернул абажур лампы так, чтобы мое лицо оставалось в тени, лицо же допрашиваемого было ярко освещено. Применял я этот способ неоднократно, особенно после того, как однажды один закоренелый злодей, допрашиваемый мною, заметив облако недоумения на моем лице, не без злорадства сказал:

– Видите, ваше превосходительство, вы вот и сами не верите в возможность этого, сами сомневаетесь, недоумеваете.

Для этого я, между прочим, повернул абажур лампы так, чтобы мое лицо оставалось в тени, лицо же допрашиваемого было ярко освещено. Применял я этот способ неоднократно…

В кабинет ввели Агафошку.

– Прикажете остаться здесь? – спросил надзиратель.

– Не надо. Ступайте. Когда потребуется, я позвоню.

Я остался с глазу на глаз с одним из предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв. Я впился в него взором. Передо мной стоял почти юноша, высокий, худощавый, в засаленной куртке-блузе мастерового. Несмотря на столь молодой, как 17 лет, возраст, лицо его уже носило отпечаток бурно проведенного времени. Оно, как у привычных пьяниц, было одутловатое, обрюзглое, под глазами синие круги, следы, очевидно, преждевременного и слишком рьяного знакомства с половыми утехами. В его глазах, достаточно выразительных, я, к удивлению, не заметил ни йоты смущения, страха или испуга. Они были бесстрастны, спокойны. Что это: действительная невиновность или же чудовищный цинизм убийцы?

– Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу?

– Судиться судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря обвинение на меня возвели. Меня оправдали.

– Так. Ну, а зачем ты вмешался в дело убийства в Гусевом переулке? – быстро спросил я, желая поймать его врасплох, огорошить неожиданным вопросом.

– Напрасно это говорить изволите, – спокойно ответил он. – В убийстве этом я ни сном ни духом не повинен.

– Но если ты и не убивал, так зато ты наверно должен знать, кто именно убил.

– А откуда я это знать могу? – с дерзкой улыбкой ответил он.

– Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете.

– А она тут при чем? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.

– Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что убийство в Гусевом переулке произошло при ее участии, – быстро выпалил я.

Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек.

– Вы… вы вот что, ваше превосходительство… – начал он прерывистым голосом. – Вы… того… пытать пытайте, а только сказочки да басни напрасно сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека в убийцу не обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала, когда она не убивала? Она хошь и пьяница, а только не душегубка.

Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя неловко. Этот взрыв сыновьего негодования за честь своей матери, которую он в то же время называет чуть не позорным именем, меня поразил. Испитой мастеровой Агафошка был поистине высок и хорош в эту секунду. «Не так, не так повел допрос», – с досадой пронеслась мысль в го-лове.

– Твоя защита матери очень похвальна, Агафон… – начал я после паузы. – Но ты вот что скажи: где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь ты не станешь отрицать, что тебя этой ночью дома не было?

– Действительно, я не ночевал дома.

– Где же ты был?

– У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у нее провел…

Я нажал звонок.

– Позовите Юдзелевича! – приказал я надзирателю.

Через секунду явился юркий Юдзелевич.

– Где же живет твоя Манька? – спросил я Агафона.

Он дал подробный адрес.

– Немедленно поезжайте к ней, – тихо обратился я к агенту, – и узнайте, правда ли, что Агафон в ту ночь ночевал у нее. Словом, все выспросите.

Я отпустил Агафошку, приказав, чтобы строго следили за тем, чтобы он не мог видеться с другими задержанными.

– Приведите Анфису Петрову!

Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения, грубый визгливый голос – типичная представительница пьяниц-поденщиц.

Войдя, она истово перекрестилась и уставилась на меня круглыми воспаленными глазами.

– Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? – мягко обратился я к ней.

– Какое такое обещание? – визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся.

– Будто не знаешь? А вот барыню, майоршу, убить за то, что она тебе шестьдесят копеек недодала. Только вы заодно, должно быть, и трех еще человек уложили, да и вещей награбили…

Анфиса задрожала, затряслась и быстро-быстро заговорила, вернее, заголосила чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица: