Среди красных вождей

– А мне нужна ваша подпись, Леонид Борисович, вот под этим письмом, – сказал Клышко, показывая письмо.

– Да я же вам сказал, что с этим спешить нечего, – с досадой оборвал его Красин. – А теперь мне нужно поговорить с Георгием Александровичем, – добавил он как то демонстративно, в упор поглядев на Клышко, который с независимым видом, пожав плечами, не торопясь ушел.

– Препаршивый субъект, – с бессильным озлоблением сказал Красин: – Всюду лезет, следит, подглядывает, подслушивает…

– Да, – согласился я, – но неужели ты не можешь от него отделаться? Ведь это положительно твой злой гений…

– Да, отделайся! – с горечью произнес Красин, и потом, даже понизив голос, добавил: – Ведь это же чекист… он него не отделаешься. Я его третирую, как лакея… ему все нипочем…

Мне неоднократно придется еще возвращатьсякэтому ангелу-хранителю, приставленному к Красину и державшему все лондонское представительство в страхе. Пока же продолжаю мои воспоминания в известной последовательности.

Красин велел Клышко поехать со мной в «Аркос», познакомить меня с Половцовой и Крысиным и оформить мое вступление в члены Правления «Аркоса», который помещался в то время на небольшой улице, выходившей на Кингсуэй. Мы поехали туда, и Клышко, быстро пройдя через ряд комнат и едва отвечая небрежным кивком на приветствия служащих, подошелк какой то двери и, не постучав, вошел в комнату. Это кабинет Половцовой и Крысина.

дополнение:

Крысин Дмитрий Михайлович, 1897 г.р., место рождения: Орловская обл., русский, арестован в 1938 г., осудивший орган: Тройка УНКВД по ДС, осужден 17.02.1938, статья: контрреволюционная троцкистская деятельность, расстрелян 22.03.1938, реабилитирован 11.01.1965)

Варвара Николаевна Половцова – доктор философии Боннского университета, действительный член Московского Психологического общества. В восьмом выпуске «Трудов Московского Психологического общества» в 1914 г. был опубликован ее перевод с латинского сочинения Бенедикта Спинозы «Трактат об очищении интеллекта и о пути, наилучшим образом ведущем к истинному познанию вещей», с большим предисловием, примечаниями и заключением.

Уже сделав (в Бонне) перевод трактата Спинозы, В.Н.Половцова узнала (перед этим она опросила в России специалистов и издателей, однако получила от них отрицательный ответ), что аналогичная работа была выполнена в Одессе

Г. Полинковским еще в 1893 г. Однако Половцова считает, что ее предшественник не утруждал себя «более глубоким проникновением в содержание текста», а собственный перевод предварил главой из «Истории новой философии» Куно Фишера, «воззрения которого на учение Спинозы вообще, и на содержание трактата в частности, не могут считаться в настоящее время способствующими его пониманию» (С.10). Свой перевод Половцова считает несомненно «глубоким», поскольку ему предшествовало длительное изучение всего творческого наследия Спинозы (1).

Здесь же Половцова предлагает свое решение проблемы философского перевода.

Для нее уже «всякое словесное выражение, без исключения, само по себе допускает несколько толкований», несколько способов его передачи на другой язык, и при этом все такие переводы могут быть «вполне точными переводами данного словесного выражения» (С.3). Перевод же на любой язык философских сочинений представляет особенные трудности, так как уже сами философы находятся в отношении к языку в особенно неблагополучных условиях.

Философы, за немногими исключениями, должны заимствовать выражения для изложения своих систем из обыденного языка, всякая вновь возникающая философская школа вынуждена пользоваться для изложения новых мыслей старыми обозначениями. Что же касается философии Спинозы, то она в терминологическом отношении находится «в исключительно неблагоприятных условиях: непосредственно следуя за схоластической философией, она, также как и философия Декарта, представляет в то же время переход к новым содержаниям» (С.4–5).

Половцова считает: оказывается при переводе философского произведения ставить в качестве самостоятельной цели «литературное изложение» – в смысле подбора красивых оборотов и замены иностранных терминов. В виду «бедности» философского языка вообще и русского философского языка в частности, для сочинений и переводов соответствующей литературы, на первом плане пока должна стоять единственная задача – посильное облегчение истинного понимания системы.

Для ученых и читателей из России, которым как правило приходится при знакомстве с философскими проблемами прибегать к помощи иностранных сочинений, «введение национальных оборотов и русификация терминов может служить лишь камнем преткновения для изучения и развития философии в России». С другой стороны, считает русская переводчица, передача, например, латинских терминов только одним латинизированным словом по-русски предоставляет свободу «своеволию неподготовленных читателей» (С.7–8).