Среди людей

— Больница? Крупилин. Вторично беспокою вас, Вера Ивановна. Как там пострадавший? Ясно. Думаете, выживет? Мне бы к утру иметь возможность допросить его… Я понимаю, Вера Ивановна. А дробь крупная? Сколько штук? Случайно не знаете, какой номер?..

Покуда капитан разговаривал с главврачом поселковой больницы, старшина Буданов успел рассказать мне, что час назад выстрелом из охотничьего ружья ранен в живот каменщик Зябликовского совхоза, расположенного в пяти километрах от нашего поселка. Личность стрелявшего установлена — совхозный плотник Дунаев. Еще не задержан. На место происшествия выехал лейтенант Головко.

Старшина сообщил мне все это кратко и степенно; пожилой, мешковатый, он был больше похож на деревенского мужика, нежели на милиционера. Однако отсутствие выправки восполнялось у Буданова крестьянской рассудительностью и нелегким жизненным опытом.

Крупилин положил трубку, пописал что-то в тетрадке, затем стронул со стула свое плотное тело и сказал старшине:

— Пропал куда-то Головко, будь он неладен… Давай, Буданов, выводи машину, поедем в Зябликово.

Я попросился с ними.

В милицейском газике Крупилин сел в кабину рядом со старшиной, а я полез в зарешеченный кузов. От них меня отделяла металлическая сетка. Пол в кузове был выстлан железным листом.

Мне уже не однажды приходилось ездить в подобных милицейских машинах, и всегда меня одолевало при этом двойственное чувство: острая жалость к людям, попадающим сюда бесповоротно, и трусливое счастье оттого, что лично я могу в любую секунду выйти отсюда.

Сквозь маленькое зарешеченное оконце в боковой стенке кузова я видел осколок луны — она шла на убыль, — решетка дробила ее на еще более мелкие кусочки. Мир сузился вокруг меня до таких ничтожных размеров, что сам я казался себе в эти краткие минуты пути бесполезно огромным.

По зловонию, проникшему в машину, я понял, что мы приближаемся к месту назначения — Зябликовский совхоз был звероводческим, здесь разводили норок, черно-бурых лисиц и песцов, зверей смрадных до невозможности. Нынче же была у них особо пахучая пора весеннего гона, самцов подсаживали в клетки к нервным от желания самкам, и женщины-звероводы, волнуясь, ожидали, «схватится ли коитус», — от этого зависела их сдельная зарплата.

Машина резко затормозила. На дороге, в свете фар, возник с поднятой рукой лейтенант Головко. Доложив что-то высунувшемуся в окошко Крупилину, он полез в кузов. Мы проехали еще с минуту, затем втроем — Буданов остался в машине за рулем — сошли на дорогу.

Головко повел нас в сторону от дороги, к длинному одноэтажному бараку, темневшему на пригорке.

Я старался делать то, что делали мои спутники: они шагали осторожно, без лишнего шума, и переговаривались короткими тихими словами. Из этих слов я понял, что в бараке на пригорке живет плотник Дунаев. Сюда он и прибежал час назад, после того как выстрелил в каменщика. Лейтенант Головко следил все это время за дверью — потому и не мог позвонить в райотдел, — Дунаев из барака не выходил.

— С ружьем прибежал? — шепотом спросил Крупилин.

— С ружьем, — ответил Головко.

До барака оставалось шагов тридцать. Мы поравнялись с кучей строительного хлама. Крупилин наклонился, подобрал длинный, метра с два, обрезок доски и тихо скомандовал нам:

— Запаситесь и вы: вскинет ружье — выбьем из рук.

Я нащупал круглый тяжелый дрын, вероятно прожилину для забора. Волоча ее по земле, я шел позади Головко, а возглавлял нашу группу Крупилин. Ломоть луны висел над самым бараком, скудно освещая входную дверь, она была чуть приоткрыта внутрь. Мы ступали все тише и осторожней. Когда до двери оставалось шагов пять, из барака раздался грохот. Головко уронил обрезок доски и испуганно метнулся назад, я рванулся за ним, почему-то не выпуская свой дрын из рук. Крупилин же в два прыжка оказался у двери, шибанул ее ногой и вломился во мглу барака.

Мы с Головко замерли, смущенно поглядывая друг на друга и пытаясь определить, очевиден ли был наш испуг. Все это продолжалось мгновенье. Уже в следующую секунду мы тоже были в бараке. Первое, что я увидел, — ружье, прислоненное у самых дверей к изножию нар, и рассыпанные по полу патроны. Сюда еще достигал рахитичный свет луны. Дальше, в полумраке, я различил лежащего на полу человека, над ним наклонился Крупилин, стараясь приподнять его с пола. Человек этот был пьян, он добродушно бормотал:

— Да брось… Чего там… Спать охота…

С нар свешивалась голова мальчишки лет семи. Он быстро, тихо молил:

— Папка! Ну, папка же… Тебе говорят — папка! Я засветил карманный фонарик и мазнул лучом по стенам. Барак, вероятно, был временным жилищем строителей, его поделили дощатыми перегородками на комнаты для семейных, — в такую вот комнату плотника Дунаева мы и ворвались сейчас. Пьяный, упав во сне с нар, Дунаев зацепил ногой ведро, кастрюлю, все загрохотало, и грохот этот почудился нам давеча выстрелом.

Сейчас Дунаев лежал на полу, как жук, перевернутый на спину, и, дурашливо барахтаясь, не давался в руки Крупилину. Пыхтя над ним, Крупилин обернулся к Головко:

— Этот стрелял?