Среди людей

Ближе всех стоял к Дунаеву я. Он посмотрел на меня одним здоровым глазом и хрипло произнес:

— Вот этот меня не трогал…

Потом он вынул из кармана скомканный, грязный носовой платок, приложил его к распухшему уху и, не глядя на Крупилина, а лишь качнув в его сторону головой, сказал:

— А вот этот — бил.

Прокурор обернулся ко мне. Я сказал Дунаеву:

— Вы сопротивлялись, когда мы пришли за вами.

— Он на мне порвал новый костюм, — сказал Крупилин от окна. — И шелковую рубаху. Пришлось применить наручники, товарищ прокурор.

— Дунаев, — сказал прокурор, — вы подтверждаете факт оказания сопротивления работникам органов милиции при вашем задержании?

— Он меня в машине бил. Ногами, — сказал Дунаев. — Сел на меня своей жирной задницей и лягался.

— Врешь, — сказал Крупилин. — Ты в машине буянил и разбил себе лицо об железный пол.

— Капитан Крупилин, — сказал прокурор, — к арестованному следует обращаться на «вы».

— Извините, Борис Васильевич, с такими типами нервы не выдерживают.

А Дунаев повторил:

— Он лягался ногами… Пускай вот гражданин подтвердит, гражданин видел.

Я молчал. И ждал, что Дунаев все-таки спросит про Орлова, — ведь стрелял же он в Орлова. Прокурор обратился ко мне:

— Этот факт в машине имел место?

— Машина была очень плохо освещена, — сказал я. — В лампочке там не более пятнадцати свечей. И вообще, все это было для меня очень непривычно…

Замолчав, я стал чиркать зажигалкой — на мое счастье, бензин иссяк, чиркать можно было долго, а погасшая, размякшая сигарета во рту мешала мне продолжать. Дунаев шагнул и протянул мне спички.

— Понимаете, Дунаев, я знал, что вы стреляли в человека, что вы, может быть, убили человека…

— За это мне будет суд, — сказал Дунаев.

— Но ведь помимо суда, — начал я, — вам должно быть…

— Попрошу вас не отвлекаться и придерживаться фактов, изложенных в жалобе, — нетерпеливо напомнил прокурор.

— Хорошо, — сказал я. — Дунаев вел себя в машине беспокойно. И капитан действительно сел на него, чтобы не дать ему возможности метаться в кузове. Однако, повторяю, в машине был полумрак и дальнейших действий Крупилина я не видел.

— Ясно, — сказал прокурор. — Вам ясно, Дунаев?

— Мне все ясно, — сказал Дунаев. И Буданов увел его.

А я ушел домой, презирая себя за лжесвидетельство, и вот уже сколько лет так и не могу разобраться в его мотивах.

По-всякому пытался я судить себя, и обвиняя и оправдывая. За время, прошедшее с этой длинной, страшной ночи, выжил и встал на ноги каменщик Орлов, воротился из колонии Дунаев — оба они работают в том же зверосовхозе; ушел на пенсию прокурор, отчислили из милиции капитана Крупилина. А я понял, пожалуй, лишь одно: всему виной были тогда пол-литра водки и два стакана бормотухи, которые выпил на голодный желудок плотник Дунаев.

НА КОММУТАТОРЕ

Телефонистка Даша Полякова влюбилась в солдата. Солдат был щупленький, как куренок, востроносенький, некрасивый. Он приезжал в поселок на грузовике вместе со своими однополчанами по субботам на танцы. Грузовик подваливал к поселковому Дому культуры, солдаты, словно по тревоге, прыгали через борта машины на пыльную землю, отряхивались и гурьбой шли в зал.

Дашин солдат был самый смирный. Он робел в зале, обтирая спиной стенку и поводя своим вострым носом вслед танцующим. Лицо у него становилось восторженным, когда он выискивал в колышущейся, плотной и потной толпе кого-нибудь из своих бойких товарищей по стройбату.

Девушек в поселке было много, судьба их нередко складывалась и решалась именно по субботам, поэтому к танцам они относились серьезно, ожидая их и готовясь к ним всю долгую и трудную неделю.

Работала Даша на коммутаторе в поселковом отделении связи. График у телефонисток был сменный — то в ночь, то в день, то в утро. Семейные часто просили Дашу подменить их — она никому не отказывала. Так уж считалось среди поселковых связисток, что Дашина жизнь не задалась. Девушка она была в годах, собой непривлекательная, про нее говорили, что «на ней никто не ошибется».

Ее жалела даже толстая телеграфистка Нина, которой достался загульный муж-печник, она жила с ним нерасписанная, с него вычитали алименты куда-то в Вологду. Когда печник приходил домой сильно выпивши, Нина боялась оставлять с ним ребенка и брала его с собой в ночное дежурство. Расстелив ему пальтишко на стульях, она укладывала его спать неподалеку от своего рабочего места. Он просыпался иногда среди ночи, скучал, лез под руки. Тогда Нина отводила его в соседнюю комнату, сажала на стол рядом с телефоном и, возвратившись к себе на телеграф, звонила ему. Он снимал трубку.

— Привет, Славик. Это я, мама.

Славик сперва длинно сопел в трубку, а потом спрашивал:

— Чего тебе?

Рано утром, по дороге на работу, печник приходил мириться. Он топтался у маленького окошка телеграфа — по утрам здесь было пусто.

— Пришел? — спрашивала Нина, не глядя на него, чтобы поглубже остервениться.

— Пришел.

— Ну и катись. Не отсвечивай тут.

— Выслушай человека, — просил печник. — Может, он сам переживает.

— А чего ему переживать? Залил себе глаза винищем.

Он просовывал в окошко свою лохматую веселую голову.