Среди ночи

И он проснулся. Отец и мать были рядом, но смотрели на него будто издалека. В их глазах были участие и волнение. Они смотрели на него словно через микроскоп, а он сам будто бы был распластан между двумя стеклянными пластинами.

И тут он вдруг понял, что он лежит на больничной койке, а у него на голове не шлем, а бинтовая повязка. Его рука была привязана проводами к какому-то большому аппарату, который издавал странные негромкие звуки. От другой его руки шла тонкая прозрачная трубочка к подвешенному за крючок сосуду. В этот момент голова у него не болела. Осталась лишь какая-то вялая боль. Лишь только свет продолжал обжигать ему глаза.

На глазах матери проступили слезы. Она все повторяла и повторяла его имя: «Жан-Поль… Жан-Поль…» — на французский манер. Она будто напевала ему колыбельную, слова которой состояли лишь из его имени, но это звучало горько и печально, чего в ее голосе он никогда еще не слышал.

Ему захотелось ее успокоить: «Я в порядке, мама, я в порядке…» Но он не был уверен, что на самом деле он в порядке, его скулы начали давить болью еще сильнее, когда он начинал смотреть на свет.

— Тебе уже легче, Джон-Пол, — сказал отец по-английски, но со старым канадским акцентом. — Я вижу… легче… — он никогда не говорил по-французски.

— Я в порядке? — спросил он. Его удивило то, насколько высок был его голос. Он чувствовал, как снова в нем начинает закипать паника, от которой его чуть не передернуло, потому что они оба посмотрели на него серьезными глазами, и ему показалось, что своего сына они в нем не узнали. — Я умру?

— Нет… нет… нет… — энергично начав качать головой, зашептала мать. Она изогнулась, чтобы поцеловать его в бледную щеку.

— Тебя ранило, — начал отец. — Сильное сотрясение мозга, это правда, но кости целы. Достаточно для того, чтобы какое-то время ты побыл в больнице.

— Как долго я еще пробуду здесь? — спросил Джон Пол. — Сколько дней?

Отец пожал плечами, и по его гримасе стало ясно, что ответ на этот вопрос ему не известен.

— Еще шесть дней, но ты уже пришел в себя. Известно только это.

Но это было не все, потому что к нему вернулась память обо всем, что произошло. Он снова услышал детские крики, скрип балконного перекрытия, перед его глазами снова предстала картина с огнем, пожирающим все, и едким густым дымом, который щиплет глаза, и от которого закладывает нос и горло. Он снова почувствовал, как под его ногами уходит пол, и начинается падение в пропасть. Атмосфера ужаса и паники снова стала его реальностью, даже когда он неподвижно лежал в белоснежной постели под присмотром родителей.

Он снова начал отключаться, и снова теплые волны уносили его во мрак небытия.

А когда он открыл глаза в следующий раз, то родителей уже не было. Он лежал на спине и смотрел в потолок, выделанный причудливой лепниной, похожей на замерзшие волны Северного Ледовитого океана. Он шевельнул головой и вдруг заметил, что той жуткой боли больше нет. Осталось лишь странное давление на его скулы. Он услышал тихие звуки, исходящие из аппарата, к которому была подключена его левая рука. Он оперся на локоть, чтобы рассмотреть этот аппарат.

Человек, сидящий у окна на стуле, встал и подошел к его койке. Он был примерно такого же возраста, как и его отец, но только выше ростом. У него были массивные плечи и глубокие морщины, как у мистера Зарбура. Он сосредоточил взгляд на Джоне Поле, будто читая его мысли — будто бы он мог их прочитать.

— Как себя чувствуешь, Джон Пол? — спросил он. Его голос был таким же вежливым, как и взгляд острым.

Джон Пол вдруг побоялся ответить.

— Достаточно ли хорошо, чтобы ответить на несколько вопросов?

Это звучало все также вежливо и тактично, но Джон Пол почувствовал, что все его тело напряглось: руки сжались в кулаки, ноги стиснули одеяло, которое было между ними. Он почувствовал, что сердце начало метаться по его груди, будто мышь, попавшая в клетку-мышеловку. Прежде, чем он открыл рот, чтобы ответить, человек сказал:

— Меня зовут Адам Поланский, я общественный уполномоченный по делам безопасности городского совета Викбурга. Я возглавляю расследование обстоятельств трагических событий, произошедших в театре «Глобус», — его речь была формальной, будто он исполнял роль в спектакле персонажа, которым он представился. Дальше его голос снова стал вежливым и тактичным: — Все, что ты сможешь нам рассказать о произошедшем в тот день, может представлять особую ценность.

Джон Пол боялся о чем-либо говорить, будто ему было нужно что-нибудь скрыть, или сказанное им могло бы сильно его опозорить.

— Я понимаю, что тебе пока трудно говорить, но это имеет огромное значение для расследования…

Снова это слово: «расследование». Возможно, само это слово отпугивало его от ответа. И вина. Он не знал, почему он чувствовал, что виноват именно он.

— Я где-то поступил не так? — наконец, начал говорить он.

— Это не вопрос о правильных или неправильных поступках, Джон-Пол. Наша задача узнать, что произошло на самом деле. Для нас важны сами обстоятельства, приведшие к случившейся ситуации, — продолжал Адам Поланский. — И ты сможешь нам помочь…