Среди обманутых и обманувшихся

Обращаю эту часть своей статьи в особенности в сторону г. Н. А. Заозерского, профессора канонического права в Моск. дух. академии, который дважды меня спрашивал: «А что же такое VII заповедь?» «Закон чадородия был ограничен VII заповедью и X». Между тем профессор должен бы знать, что Бог — бесконечен, ограничений не знает, противоречий в Себе не знает же. И, дав заповедь «плодитесь, множитесь, наполните землю» (maxim'альное плодородие), конечно, в двух названных заповедях, Им же с Синая данных, Он мог продолжать благословение плодородия, а не уменьшать его. Самое: «Не пожелай жены ближнего твоего» — относится: «Не пожелай без развода», т. е. «не сопрягайся с женщиною в бытность ее женою другого: причем семя, смешиваясь, — парализовалось бы, и дети не рождались бы». Но раз она ему нравилась и он ей нравится, он без всякого труда брал ее по разводу: жена могла потребовать и получить его от прежнего мужа по одному из нескольких поводов, на наш взгляд самых ничтожных.

Но в замене этой хрупкости, ломкости брака, пока он длился, — он был абсолютно чист. «Все израильтяне рождаются в святости, все язычники — в прелюбодеянии» — это всеобщее евреев на себя воззрение. И действительно, нигде развод, как и заключение брака, не были проведены с такою страшною предусмотрительностью, чтобы никакая соринка отвращения ли, неприязни ли, простого ли равнодушия мужа к жене и обратно была невозможна. И брак, можно сказать, в самом начале (заключение) и конце (развод) был истерт в порошок, доведен до последней степени гибкости, воздушности: дабы при малейшей соринке — его уже не было. «Все жиды — из святых уз», любящих и кровно-чистых. «Если прошел слух о неверности жены твоей, то хотя бы птица в поле сказала тебе, что она неверна тебе, — немедленно дай ей развод». В самом деле, жена могла жалеть любящего мужа, влюбленного в нее. В то же время, только сострадая ему, а не любя — она могла увлечься другим, и, наконец, полюбить страстно, глубоко, «пасть» не только по нашему, но и по ихнему воззрению. Тогда семя смешивается и парализуется. Во избежание этого муж, как бы ни был влюблен в свою жену, не вправе был более ее удерживать: она получала развод и тогда правильно уже соединялась с любимым человеком. Вот самая яркая иллюстрация этого общего — не правила, а принципа:

«Женщина, захваченная язычниками ради денег, дозволена для своего мужа, а захваченная ради тела — запрещена для своего мужа. Если город взят осаждающими, то все священнические жены негодны для своих мужей; если же у них есть свидетели (т. е. что они не были осквернены), будь это даже раб, даже рабыня, — они достойны веры. Никто не достоверен, когда свидетельствует для самого себя. Равви Захария, сын каццава, сказал о своей жене: „Клянусь этим Храмом, ее рука не выходила из моей руки с того времени, как язычники вошли в Иерусалим, до того времени, как они вышли“. Ему ответили: „Человек не может свидетельствовать для самого себя“.

Доселе — Мишна; дальше — Тосефта:

„Он (Захария) построил жене своей отдельный дом, и она получала пропитание из его имущества, и он видался с нею только при ее детях“ (Трактат, Кетубот, гл. III).

Не поразительная ли это противоположность освинению нашего брака, в котором (при нерасторжимости-то!) „дети женщины по тайне их зачатия предполагаются всегда детьми мужа и посему уже записываются и есть его дети“. И это — при воплях мужа, что жена где-то 18 лет шляется „в соседнем городе“, при наглом заявлении перед судом жены: „Да, этот ребенок — не от мужа, но вы не имеете права записать это в показания“ — и даже при правиле „Устава Духовных консисторий“: „Если один из супругов ищет развода по вине прелюбодеяния другого супруга, но во время делопроизводства окажется, по показанию свидетелей или по документам, что он и сам виновен в прелюбодеянии, — то производство дела прекращается и брак оставляется в силе“.

Известно, в рабском типе французской принудительной семьи, несчастие, именуемое (я слыхал) „combinaison a trois“, т. е. жизнь мужа с женою, которая живет еще с любимым человеком. Трагедия, получившая комическое название едва ли не от тех, кто готов устроиться хоть „пятым“, хоть „десятым“. Но одно — театр, другое — закон; чтобы в самом законе была проведена идея combinaison a quatre: до этого не дошли ни комедия, ни водевиль.