Среди тибетцев

Я добралась по пенджабской железной дороге до города Равалпинди⁶, приобрела необходимое для похода снаряжение и отправилась в путешествие по великим ущельям к долине реки Джелам⁷, или Кашмирской долине, передвигаясь то на повозке, то верхом, то на плавучем доме. В конце апреля я добралась до Шринагара⁸. Как раз, когда луга были самыми сочными, листва ― молодой, а поросшие гималайским кедром⁹ горы, окружающие эту прекраснейшую жемчужину Гималаев, все еще сияли белоснежным зимним убранством. Разбив базовый лагерь в Шринагаре, я целых два месяца исследовала Кашмир¹⁰. Половину времени я провела, сплавляясь по рекам Джелам и Пору на плавучем доме, а другую половину ― путешествуя верхом и разбивая лагерь в наиболее живописных местах.

В середине июня нигде не было спасения от несметных полчищ комаров, трава пожухла от жары, и вся долина была окутана пыльной дымкой. Душными ночами сквозь туманную завесу лунного света виднелось множество пылающих в районе Муншибаг¹¹ костров, палатки англичан усеивали все видимое пространство, не было ни единой горы, долины или плато, как бы далеко они ни находились, откуда бы не доносился гул английских голосов и отработанный годами слащавый заискивающий лепет их слуг-индусов. И даже поселение Сонамарг¹², расположенное в весьма труднодоступном месте на высоте восьми тысяч футов¹³, англичане приспособили для игры в большой теннис.

Для приезжего этот англо-индийский балаган был невыносим, поэтому двадцатого июня я покинула Шринагар, попрощавшись со многими добрыми друзьями, и отправилась к более высоким плато Малого Тибета¹⁴. Меня сопровождали весьма расторопный слуга и неплохой переводчик, Хасан Хан, пенджабец, а также сейс¹⁵, о котором я даже вспоминать лишний раз не хочу, и Мандо, простой кашмирский кули, который под чутким руководством Хасан Хана превратился в незаменимого в путешествии слугу, а позже в умелого хитматгара¹⁶.

Также не стоит забывать моего коня Гьялпо, да и едва ли это возможно, ведь он оставил следы своих копыт или зубов на каждом из нас. В жилах этого прекрасного скакуна бадахшанской¹⁷ породы текла арабская кровь, он был серебристо-серым, легким, как борзая, сильным, как ломовая лошадь и самым умным конем из всех, что мне доводилось видеть в своей жизни. Его сообразительность порой наводила на мысль о том, что он способен мыслить, а озорство предполагало наличие чувства юмора. Он шел со скоростью пять миль¹⁸ в час, скакал, словно олень, карабкался по крутым склонам, как як, без колебаний переходил вброд бурные реки, всегда был неутомимым, выносливым, вечно голодным, не зная страха, резво бежал по краю любой пропасти или ледниковой расселины, а его стройные ноги и то, на что они способны, иначе как чудом не назовешь. Он так и остался для меня неразрешимой загадкой. Гьялпо был совершенно неукротим, с негодованием отвергал любые лакомства, пытался лягнуть любого, кто к нему приближался, кусался, хватал неосторожных прохожих за камербанды¹⁹ и трепал их, как собака крысу. Он не подпускал к себе никого, кроме Мандо, к которому привязался с первого взгляда, а всех остальных лягал передними ногами, и в глазах его при этом плясал озорной огонек, так что нельзя с точностью сказать, были ли эти беспрестанные шалости игрой или злым умыслом. Длина веревки, которой Гьялпо был привязан у моей палатки, составляла двадцать футов, так он чувствовал себя почти свободным. Он охранял нас не хуже сторожевого пса, а его выходки и дикий, необузданный нрав наполняли наш лагерь жизнью и ужасом. Я никогда не уставала за ним наблюдать. Изгибы его тела были изящными, движения грациозными и стремительными, небольшая голова и подвижные маленькие ушки были полны жизни и экспрессии. Его настроение менялось поминутно ― то он со свирепым ржанием нападает на неосторожного незнакомца, то, тихо воркуя, нежно прижимается своей прекрасной головой к щеке Мандо. Когда он кого-то атаковал или резвился, полные грации движения Гьялпо можно было описать лишь словами апостола Иакова: «красота вида»²⁰ его. Полковник Дюран из Гилгита²¹, которому я многим обязана, отдал мне этого коня в обмен на большую, но трусливую яркендскую лошадь, поскольку так и не смог приручить Гьялпо, в чьих диких, как у чайки глазах, не было ничего человеческого.

Усман Шах

Также меня сопровождал афганец или пуштун²², солдат из числа иностранных наемников Махараджи²³, которого послали встретить меня, когда я прибыла в Кашмир. Этот человек, Усман Шах, внешне походил на бандита. Он носил невероятно высокий тюрбан, украшенный маками или птичьими перьями, любил броские цвета и постоянно менял наряды. Усман Шах всегда шел впереди меня, неся за плечом большой меч, грабил и бил людей, пугал женщин и в конечном итоге в городе Лех²⁴ был признан убийцей, так что интуиция меня не подвела. Такой сопровождающий ― большая ошибка. Вполне естественная реакция окружающих на его жестокость и алчность ― настороженное, подозрительное и неприветливое отношение к находящемуся под его защитой путешественнику вроде меня.