Среди тысячи слов

– Он тоже плохо воспринял смерть мамы. Она довела его до пьянства. С тех пор разговоры с ним мало что приносили мне, кроме побоев.

Я тяжело сглотнула, и Айзек заметил это.

– Прости. Не знаю, зачем рассказываю тебе обо всем этом дерьме. Это не имеет значения.

– Нет, имеет, – ответила я. – Конечно же, имеет.

Он не ответил, но я заметила, что мои слова он услышал и воспринял.

– А потом ты нашел себя в актерском мастерстве, – заметила я, и это не был вопрос. – Я слышала, что оно помогло тебе снова обрести голос. – Стыд обжигал кожу, потому что я поглощала слухи и сплетни, словно на другой стороне настоящих людей не было.

– В четвертом классе, – сказал Айзек. – Когда я вернулся в школу, только мисс Грант из всех учителей не стала требовать от меня слов. Однажды она положила перед мной чужие слова и сказала: «Этому персонажу нужен голос. Если можешь одолжить ему свой, было бы здорово». Словно я делал ей одолжение, – он взглянул на меня. – Так я и поступил. Говорил не я. Слова были не моими. И поэтому у меня получилось.

– С тех пор ты и играл в театре?

– Ага.

– И тебе это помогло.

Он кивнул.

– Вот что забавно в искусстве. Если оно действительно хорошее, ты видишь в нем себя. Иногда совсем чуть-чуть. Иногда очень ярко.

– Ты видишь себя в Гамлете? – я слегка улыбнулась. – Кажется, Мартин хотел бы, чтобы именно такие вопросы мы задавали друг другу.

Он не улыбнулся в ответ.

– Ага, вижу. Гамлету не нравится, что мать так быстро вышла замуж за Клавдия после смерти его отца. В глазах Гамлета Клавдий – король-самозванец, сидящий на троне, не принадлежащем ему. Я потерял отца, когда умерла мама. Самозванец сидит сейчас в нашем дерьмовом трейлере. Он, пьяный и неузнаваемый, льет яд себе в горло.

Теперь мне пришлось прикусить щеку. Энджи сказала мне, что, участвуя в пьесе, я смогу насладиться невероятным талантом Айзека с первого ряда. Сидя напротив Айзека за этим маленьким столом, я поняла, что он также необычайно умен. В его собственных словах жила поэзия, хотя вряд ли он это замечал. Его тихие наблюдения над своей жизнью казались в тысячи раз мощнее и искреннее всего того, что он исполнял на сцене на моих глазах.

Он поднял взгляд, встретился с моим и медленно вернулся в это кафе в это время. И заметил мой потрясенный взгляд.

– Черт, – произнес он. – Скорее всего, ты не хотела все это выслушивать…

– Не извиняйся, – прошептала я.

Его глаза слегка расширились, и я утонула в их серо-зеленых глубинах. Штормовой океан, глубиной во многие километры. Ледяной и неспокойный на поверхности. Теплый и спокойный под ней.

Мы смотрели друг на друга. И за это короткое время молчания что-то изменилось между нами. Появилось некое соглашение или понимание. Он поделился собой, но ничего не попросил взамен. Я могла находиться между рассказчиком и слушателем. Я не попалась в ловушку и не тонула под его весом.

Я могла бы стать рассказчиком…

Вот только я не могла. Мою собственную историю нужно было держать взаперти, за зубами. Несправедливо, но как я могла рассказать своему партнеру по пьесе то, что не смогла рассказать родителям или лучшим друзьям? Как могла рисковать устроить срыв в этой маленькой милой кафешке?

Нет, время рассказывать правду уже давно прошло. То, что произошло со мной, можно было изобразить только с помощью слов и действий персонажа, созданного более четырехсот лет назад. Самый безопасный способ рассказать мою историю – разрезать, дистиллировать и исказить ее через призму безумия Офелии.

– Я все еще пытаюсь найти связь с Офелией, – сказала я, не глядя на него. – Я раньше такого не делала. Я имею в виду, так глубоко не изучала персонажа.

– Нет, делала, – сказал Айзек. – Твое прослушивание.

– Оно длилось три минуты. Одно мгновение. «Гамлет» намного дольше, – я изогнула бровь, глядя на него. – Я точно помню, что ты то же самое говорил мне на прослушивании, – я постучала пальцем по подбородку. – Как ты сказал? Ах да. Ты вежливо попросил не портить для тебя пьесу.

Легкий призрак улыбки появился на его губах.

– Это моя стандартная просьба, – сказал он. Айзек скрестил руки на столе и облокотился на них. – Начинай с основ. Что общего у тебя и твоего персонажа?

– Не знаю, – я откинулась на стуле, размышляя. – Могла бы сказать, что у меня властный придурок отец, как Полоний.

Айзек задумчиво кивнул.

– Это его идея переехать сюда в середине последнего года школы?

– Ага. Ну, не совсем. Его босс перевел его. Хотя мой отец вице-президент, он подчинился, не задавая вопросов. Мама любит Манхэттен, но даже этого не хватило, чтобы удержать нас там.

– Ты скучаешь по Нью-Йорку?

– Не очень, – я тяжело сглотнула. Разговор чересчур близко подошел к месту, отмеченному иксом. – Оказывается, мне здесь нравится, – заметила я. – В Хармони есть какое-то уединение, и, думаю, именно это мне сейчас и нужно.

– Почему? – спросил Айзек. Его голос стал мягче, чем когда-либо раньше.

«Я не могу рассказать тебе, Айзек, – подумала я. – Никогда».

Я пожала плечами, словно это движение могло сбросить мою ношу.