Среди тысячи слов

– Пепперони, пожалуйста, и диетическую колу.

– Мам?

– Мне не надо, милая.

Когда Энджи ушла ждать в очереди в пиццерию Sbarro, Бонни потянулась через стол и взяла меня за руку.

– Это действительно не то место, но мне нужно сказать, как мне жаль. Из-за того, что случилось с тобой. Это ужасное преступление. И это не твоя вина.

Я кивнула и сжала ее руку, чтобы сдержать слезы.

– Вы посоветуете мне рассказать об этом?

– Нет, не посоветую, – сказала она. – Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме, и в идеальном мире ты бы смогла поехать в полицейский участок прямо сейчас, рассказать свою историю, и они допросили бы его так же усердно, как и тебя. Но, согласно моему опыту работы с выжившими после сексуального насилия, иногда рассказ о насилии может быть таким же травмирующим, как и само насилие. Я не пытаюсь отговорить тебя. Я говорю это, потому что верю: ты расскажешь свою историю, когда будешь готова. В свое время и так, как будет лучше прежде всего для тебя. Прямо сейчас только на этом тебе и нужно сосредоточиться. Хорошо? На том, что лучше для тебя.

Я кивнула, не доверяя своему голосу. Каким-то образом Бонни дала мне разрешение просто дышать и перестать каждую минуту задерживать дыхание.

– И если когда-нибудь действительно захочешь поговорить, я буду рядом, – она перевернула мою руку и потерла большим пальцем «X». – Мне бы правда хотелось увидеть, как это исчезнет.

– Мне тоже.

Бонни похлопала меня по руке и отпустила. Она передала мне салфетку, взяла картошку фри и сделала глоток из стакана. И внезапно я снова стала маленькой девочкой, сидящей за столом с мамой лучшей подруги.

– Что я пропустила? – спросила Энджи, положив кусок пиццы и поставив напиток на стол перед мной. – Нет, не важно. Привилегия адвоката и его клиента.

– И правда, – сказала Бонни. – Так вернемся к твоей пьесе. Я видела «Царя Эдипа» в прошлом январе. Айзек Пирс невероятно талантлив.

– Да, так и есть, – сказала я и снова толкнула Энджи. – Заткнись.

Глаза Энджи широко распахнулись над куском пиццы, запихнутым в рот.

– Я и слова не сказала.

– Это он привез тебя в наш дом тем утром? – Бонни махнула руками. – Я не возвращаюсь к обсуждению той ситуации. Это просто девчачий разговор.

– Да, это был он, – подтвердила я. – Я рассказала ему. И это было ужасно, как вы видели. Мы типа сблизились. Из-за репетиций, – быстро добавила я. Я все еще не рассказала Энджи о нашем танце на смотровой площадке. Это воспоминание я хранила для себя, словно маленькое сокровище.

– И теперь у тебя к нему чувства? – спросила Бонни, забирая кусочек пепперони с пиццы дочери. – Обмен личным опытом может привести к этому. В таких случаях почти невозможно не почувствовать близость к кому-то.

– Думаю, да. Но между нами ничего не может быть. Он скоро уедет из Хармони. Агенты по кастингу приедут на премьеру «Гамлета».

– Ох. Так вы обсудили чувства друг к другу?

– Мам, – сказала Энджи. Она начала закатывать глаза, а потом резко остановилась. – Подождите секунду, мне вообще-то нужно знать ответ на это.

– Да, мы поговорили об этом, – я пыталась продолжать улыбаться и говорить будничным тоном. – И так лучше всего. Остаться профессионалами. Кроме того, он старше и опытнее, а я… нет. – Я прижала руки к лицу. – Боже, не могу поверить, что сейчас говорю и об этом.

Бонни улыбнулась.

– Иногда слова подобны валуну, который пытаешься столкнуть с холма. Сначала кажется невозможным, а потом, когда начинаешь, становится все проще и проще.

– Больше особо нечего рассказать о сложившейся ситуации, – заметила я. – Кроме того, что это отстой.

Она наклонила голову.

– Тебе нравится этот парень?

Я кивнула, а затем пожала плечами.

– Но это не конец света.

– Может, это к лучшему, – сказала Энджи. – Если он уезжает из города. Не хочу, чтобы тебе сделали больно.

– Тогда нас таких двое, – сказала я, имитируя беззаботность, которой не чувствовала. Ни Энджи, ни Бонни не стали настаивать. Думаю, я постепенно становилась действительно хорошей актрисой.

* * *

Той ночью, закутавшись в одеяла, я читала сценарий «Гамлета» при свете телефона. Мне было сложно запомнить маленькие песенки, которые поет Офелия в конце четвертого акта, сходя с ума.

– Трудно понять, что делать с этими строками, – сказала я Мартину.

– В корне любого безумия находится невыносимая правда, – сказал он. – Только человек, страдающий от иллюзий, знает ее. Песни Офелии раскрывают правду. Подумай, о чем они могут быть.

В своем гнезде из одеял я все размышляла над этим. Была ли грусть по отцу корнем безумия Офелии? Или ее несбыточная любовь к Гамлету? Оба варианта?

– Чтобы сохранить любовь отца, – пробормотала я, – она бросает Гамлета. Потом все равно теряет любовь отца. Она остается ни с чем. И это невыносимо.

«Невыносимо то, что она не последовала за своим сердцем».

Я захлопнула сценарий и включила трек «Imagination» Шона Мэндеса. Под эту песню мы с Айзеком танцевали на смотровой площадке.