Средневековый роман и повесть

В палатах короля Артура,
Чья благородная натура
Для человеческих сердец
Являет редкий образец:
Любовь с отвагой в сочетанье, —
В палатах короля Бретани
(Извольте мне прилежней внять!)
На Троицу[4] блистала знать.
Сначала в зале пировали,
Потом красавицы позвали
Всех рыцарей в другой покой,
Где разговор вели такой:
Теперь бы нам послушать были
О том, как в старину любили.
Любовь, по правде говоря, —
Подобие монастыря,
Куда строптивые не вхожи.
Уставов мы не знаем строже.
Тот, кто в служении ретив,
И в пылкой нежности учтив.
Они, конечно, были правы.
Грубее нынче стали нравы.
Теперь уже любовь не та:
Слывет побаской чистота,
Забыта прежняя учтивость,
Нет больше чувства, только лживость,
Притворный торжествует пыл, —
Порок влюбленных ослепил.
Оставив это время злое,
Давайте всмотримся в былое.
Строга была любовь тогда
И строгостью своей горда.
Повествовать — мое призванье.
Я рад начать повествованье
О безупречном короле,
Столь дорогом родной земле.
Среди различных испытаний
Не позабыт в своей Бретани[5]
Отважный, добрый государь,
Любимый нынче, как и встарь.
В тот день устал он веселиться.
Он был намерен удалиться,
Чтобы немного отдохнуть
И после пиршества вздремнуть,
Но королева возражала.
Она супруга удержала,
Король словам ее внимал
И ненароком задремал.
При этом гости не скучали,
Беседовали, как вначале.
Свой продолжали разговор
В другом покое Сагремор,
Кей-сенешаль,[6] чье злоязычье
Переходило в неприличье,
И доблестный мессир Ивэйн,
И друг его мессир Гавэйн.
Наслушавшись других историй,
Поведать о своем позоре
Им пожелал Калогренан,
Которому претит обман.
История Калогренана
Звучит причудливо и странно,
Так что монархиня сама
Заинтригована весьма.
Рассказу внять она решила
И сесть поближе поспешила.
Калогренан прервал рассказ
И перед нею встал тотчас.
Как будто с цепи Кей сорвался
И досыта поиздевался:
«Достойнейший Калогренан!
Какой талант вам богом дан!
Вы совершенство, сударь, словом,
Всегда везет пустоголовым,
Отсюда вечный ваш успех,
Поэтому вы раньше всех
Пред государынею встали.
Учтивостью вы так блистали,
Что я по совести скажу:
Я не заметил госпожу
Моими слабыми глазами.
Ослеплены мы, сударь, вами».
«Боюсь я, лопнете вы, Кей!
Пока на всех своих друзей
Вы желчь свою не изрыгнете,
Вы, Кей, свободно не вздохнете, —
Монархиня ему в ответ. —
Такая злоба вам во вред».
«Ах, государыня, простите, —
Промолвил Кей, — как вы хотите,
Так я себя и поведу,
Когда у вас я на виду.
Вы только нас не покидайте,
И недостойному вы дайте
Вас хоть на праздник лицезреть.
Мы все молчать готовы впредь,
Когда монархине угодно.
Однако начат превосходно
Калогренаном был рассказ.
Развлечь теперь он мог бы вас».
«Беседа может продолжаться.
С какой мне стати обижаться? —
Калогренан тогда сказал. —
Вы, Кей, — известный зубоскал.
Другим вы спуску не давали,
Довольно часто задевали
Тех, кто меня куда знатней
И, что греха таить, умней.
Хотя порой чужие свойства
Нам причиняют беспокойство,
Нетрудно все-таки понять:
Навоз не может не вонять.
Известно, что слепни кусают,
От них проклятья не спасают.
Кей с малолетства ядовит.
Пусть Кей друзей своих язвит,
Не вижу в этом оскорбленья.
Прошу я только позволенья
У государыни самой
Прервать рассказ докучный мой».
«Нет, — Кей промолвил в раздраженье, —
Хочу я слышать продолженье,
Весельем общим дорожа.
Не позволяйте, госпожа,
Увиливать Калогренану.
Я повторять не перестану:
Мое желание — не блажь.
Мой господин, а также ваш,
Король меня поддержит, знайте,
И на себя тогда пеняйте!»
«Калогренан, любезный друг!
Злословие — такой недуг, —
Проговорила королева, —
Что вашего не стоит гнева
Достопочтенный сенешаль.
Однако мне, конечно, жаль,
Что вам я, сударь, помешала.
Прошу, начните-ка сначала!
Послушать бы теперь как раз
О приключеньях без прикрас!»
«Сударыня, я покоряюсь.
Все рассказать я постараюсь.
Слова нейдут сегодня с губ.
Гораздо легче вырвать зуб.
Ну что же, господа, вниманье!
Не обвинит меня в обмане,
Надеюсь я, ни враг, ни друг.
Рассказ мне будет стоить мук.
Поверьте, бесполезны уши,
Пока не пробудились души.[7]
Семь лет назад совсем один,
Как будто я простолюдин,
В пути без всяких поручений
Я днем и ночью приключений
Как рыцарь подлинный искал.
Я на коне своем скакал
Во всем своем вооруженье,
Не знал, какое пораженье
Сулит мне мой неверный путь,
И вздумал вправо повернуть.
И вот меня приводит случай
В Броселиандский лес[8] дремучий.
В густую погрузившись тень,
Блуждал я лесом целый день.
Кругом боярышник, шиповник
И неприветливый терновник.
Возликовал я всей душой,
Приметив замок небольшой
И в этой галльской глухомани,[9]
Уютный с виду, как в Бретани.
Авось найду я в замке кров.
Передо мной глубокий ров
И мост, как водится, подъемный,
И на мосту хозяин скромный.
Для поединка нет причин:
Передо мною — дворянин,[10]
Миролюбивая десница,
Охотничья большая птица[11]
На ней торжественно сидит,
На гостя пристально глядит.
Мне сам хозяин держит стремя,
Здоровается в то же время,
И, пригласив меня во двор,
Ведет учтивый разговор,
Успеха мне во всем желает,
И мой приезд благословляет,
И предлагает мне ночлег.
Какой хороший человек!
За доброту, как говорится,
Воздай, господь, ему сторицей!
Отлично помню до сих пор
Гостеприимный чистый двор.
Среди двора, предмет полезный,
Не деревянный, не железный,
Подвешен гонг, чтобы звенеть
Слышней могла литая медь.
Подвешен тут же молоточек.
В гонг безо всяких проволочек
Ударил трижды дворянин.
Все челядинцы, как один,
Из горниц выбежали сразу
И по хозяйскому приказу
Убрали моего коня,
Поклонами почтив меня.
Повсюду слуги: справа, слева.
Смотрю, передо мною дева,
Собой красива и стройна.
Меня приветствует она,
Снять помогает мне доспехи
(Нет в мире сладостней утехи,
Чем с ней побыть наедине).
Уже короткий плащ на мне.
Для зачарованного зренья
Он как павлинье оперенье.
Вот вижу я зеленый луг,
Надежная стена вокруг.
Меня девица усадила,
Мой слух беседой усладила
Наедине, без лишних глаз,
Однако в этот поздний час
Уже готов был сытный ужин,
Который тоже был мне нужен.
Прервать пришлось беседу с ней,
Хоть это было мне трудней,
Чем с другом лучшим распроститься,
Так хороша была девица.
Признаться, впрочем, и потом,
Когда сидел я за столом,
Она передо мной сидела,
И созерцал я то и дело
Благословенные черты
Столь совершенной красоты.
Отец ее достопочтенный,
Гостеприимный и степенный,
Сидит со мною за столом
И повествует о былом.
Он мне поведал, как, бывало,
Отважных рыцарей немало
Случалось принимать ему
Здесь, в родовом своем дому,
И было бы ему приятно,
Когда бы, тронувшись обратно,
Я замок снова навестил
И хоть немного погостил.
Такое приглашенье лестно,
Отказываться неуместно,
И я промолвил: «Сударь, да,
Вас навестить я рад всегда».

Нельзя гостей принять радушней.
Я в замке был, мой конь в конюшне.
Смотрю, за окнами светло.
Я поскорее сел в седло,
С хозяевами распростился
И спозаранку в путь пустился.
Все гуще становился лес.
Деревья прямо до небес,
Сплошная крепь, куда ни гляну.
И заприметил я поляну.
Нет, не медведи там дрались,
Там дикие быки паслись.
Бодают яростно друг друга,
И содрогается округа.
Мычанье, топот, стук рогов, —
Свирепей в мире нет врагов.
Я, задержавшись в отдаленье,
Подумывал об отступленье,
В чем нет, по-моему, греха,
Как вдруг увидел пастуха.
Какая это образина!
Сидит на пне, в руках дубина,
Обличьем сущий эфиоп,[12]
Косматый широченный лоб,
Как будто череп лошадиный
У этого простолюдина.
Густыми космами волос
Он весь, как дикий зверь, зарос.
Под стать громоздкой этой туше
Слоновые свисают уши
С продолговатой головы.
Кошачий нос, глаза совы,
Кабаний клык из волчьей пасти,
Всклокоченная, рыжей масти,
Засаленная борода.
Поверите ли, господа!
Он бородою утирался.
В грудь подбородок упирался,
Искривлена была спина.
Одежда не из полотна.
Конечно, при таком обличье
Носил он только шкуры бычьи.
Увидев издали меня,
Со своего вскочил он пня.
Слегка встревоженный, признаться,
Я был готов обороняться.
Однако дикий лесовик
Сражаться, видно, не привык.
Стоит он, словно ствол древесный,
Ну, прямо идол бессловесный.
Я говорю: «Кто ты такой?»
Знаком ему язык людской.
Сказало чудище лесное:
«Я человек. Не что иное,
Как человек». — «А что в лесу
Ты делаешь?» — «Я скот пасу,
Лесное стадо охраняю
И больше ничего не знаю».
«Клянусь апостолом Петром!
Не совладать с лесным зверьем.
Чтобы сберечь такое стадо,
Нужна, по-моему, ограда
Или какой-нибудь загон».
«В моих руках лесной закон.
Быкам позволил я бодаться,
Но не позволил разбредаться».
«Как ты пасешь быков таких?»
«Со мною бык бодучий тих.
Не то что слишком отдалиться,
Не смеет бык пошевелиться.
Любому шкура дорога.
Быка схвачу я за рога,
И содрогнутся остальные
И присмиреют, как ручные,
Притихнут, кроткие, вокруг,
Боясь моих могучих рук.
Чужих мои быки бодают,
На посторонних нападают.
Я господин моих быков.
А ты-то сам? Ты кто таков?»
«Я рыцарь, — говорю мужлану, —
Искать весь век я не устану
Того, чего найти нельзя.
Вот какова моя стезя».
«Ответь без лишних поучений,
Чего ты хочешь?» — «Приключений!
Я показать хочу в бою
Отвагу бранную свою.
Прошу, молю, скажи мне честно,
Не скрой, когда тебе известно,
Где приключение найти?»
«Нет, я не ведаю пути
В страну, где приключенья эти.
С тех пор, как я живу на свете,
Я не слыхал подобных слов,
Однако дать совет готов.
Источник в двух шагах отсюда.
Но берегись! Придется худо
Тому, кто на таком пути
Не знает, как себя вести.
Когда ты человек неробкий,
Езжай по этой самой тропке.
Поскачешь напрямик, вперед,
Куда тропа тебя ведет.
У нас в лесу тропинок много.
Лишь напрямик — твоя дорога.
Увидишь ты родник тогда.
Бурлит вода, кипит вода,
Однако можешь убедиться:
Как мрамор, холодна водица.
Большое дерево растет
И зеленеет круглый год
Над заповедной этой чашей.
Деревьев не бывает краше.
Видна цепочка меж ветвей,
Поблескивает ковш на ней.
Увидишь камень самоцветный,[13]
Для проезжающих приметный
(Не знаю, как его назвать).
Там, право, стоит побывать.
Вблизи часовенка на диво.
Она мала, зато красива.
Возьми ты ковш в тени ветвей,
Водою камень тот облей,
И сразу дерево качнется.
Такая буря вмиг начнется,
Как будто бы обречены
Олени, лани, кабаны.
Сверкать начнет, греметь и литься.
Столетним деревам валиться,
Зверью несчастному страдать,
И человеку пропадать.
Когда вернешься невредимым,
Считай себя непобедимым».
И поскакал я напрямик
И в полдень отыскал родник.
Часовенка передо мною.
Залюбовался я сосною.
И вправду вечнозелена
Высокоствольная сосна.
Рассказа не сочтите басней,
Я не видал дерев прекрасней.
Не страшен дождик проливной
Под этой дивною сосной,
И под покровом этой хвои
Спастись могло бы все живое.
Был на сосне в тени густой
Подвешен ковшик золотой.
На наших ярмарках[14] едва ли
Такое золото видали.
И камень тоже тут как тут:
Наиценнейший изумруд,
Обделан в виде чаши винной,
Четыре жаркие рубина,
Четыре солнца по краям.
Солгать я не посмел бы вам.
Покоя никогда не зная,
Вода кипела ледяная.
Хотелось бурю вызвать мне,
И вот я, подойдя к сосне,
Осуществил свою затею
(Об этом я теперь жалею).
Неосторожностью греша,
Облил я камень из ковша,
И мигом небо омрачилось.
Непоправимое случилось.
Я, поглядев на небосклон,
Был молниями ослеплен.
Дождь, град и снег одновременно, —
Убит я был бы непременно,
Я не остался бы в живых
Среди раскатов громовых.
Двоились молнии, троились,
Деревья старые валились.
Господь, однако, мне помог,
Для покаянья дал мне срок.
Гроза кругом угомонилась,
И небо, к счастью, прояснилось.
При виде солнечных небес
Из мертвых как бы я воскрес.
От радости забыл я вскоре
Недавнюю тоску и горе.
Благословив голубизну,
Слетелись птицы на сосну,
На каждой ветке птичья стая.
Красивее сосна густая,
Когда на ветках столько птиц.
Искусней не найти певиц.
Свое поет любая птица
Так, что нельзя ладам не слиться
В единый благозвучный строй.
И, словно в церкви пресвятой,
Внимая птичьей литургии,
Забыл я все лады другие,
И, как блаженный дурачок,
Я все наслушаться не мог.
Не знаю музыки чудесней,
Лишь в том лесу такие песни.
Вдруг слышу: скачут напролом,
Как будто снова грянул гром,
Как будто бы в лесах дремучих
Десяток рыцарей могучих.
Но появляется один
Вооруженный исполин.
Я сесть в седло поторопился.
Мой добрый меч не затупился.
Во всяких битвах до сих пор
Я недругам давал отпор.
Я принял вызов исполина.
Летел он с быстротой орлиной,
Свиреп, как разъяренный лев,
И в каждом слове — лютый гнев:
«Вассал! Вы дурно поступили,
Вас мысли злые ослепили.
Вы натворили много бед,
И вам за них держать ответ!
Нет, не одни раскаты грома,
Все эти горы бурелома
Свидетельствуют против вас.
Встречаю вас я в первый раз.
За что вы мне сегодня мстили?
Зачем вы бурю напустили
На мой прекрасный старый дом,
Бесчинствуя в лесу моем?
Вассал! С душой своей прощайтесь!
Грозит вам гибель. Защищайтесь!
Виновны вы передо мной.
Своею собственной виной
Преступник обречен злосчастный.
Увертки были бы напрасны.
Силен своею правотой,
Я вызываю вас на бой.
Вы мне внушаете презренье.
Нет между нами примиренья!»
И разыгрался бой потом,
Прикрылся я своим щитом.
Копье в его руках острее,
Конь боевой под ним быстрее.
Смотрю и вижу, сам не свой:
Он выше целой головой.
Тому, кто маленького роста,
Высоких побеждать не просто.
Удар ему нанес я в щит —
Мое копье как затрещит!
Так злой судьбе моей хотелось:
Копье в кусочки разлетелось.
Однако на коне своем
Мой враг по-прежнему с копьем.
В его руках не древко — древо.
В припадке бешеного гнева
Копьем ударил он меня,
И повалился я с коня.
Так потерпел я пораженье.
Беспомощного, в униженье,
Меня покинул враг лихой,
Взяв моего коня с собой.
Идти за ним я не решился,
Тогда бы жизни я лишился.
И смысла не было бегом
Гоняться за таким врагом.
И без того пришлось мне худо.
Убраться только бы оттуда!
Я под сосною прикорнул,
Душой и телом отдохнул,
Скорей совлек свои доспехи,
Чтобы ходить мне без помехи,
Покуда не сгустился мрак,
И потащился кое-как
Искать в чащобе дом старинный
Гостеприимца-дворянина.
До замка к ночи я добрел
И там пристанище обрел.
И были слуги вновь послушны,
И вновь хозяева радушны.
Как накануне все точь-в-точь,
Приветливы отец и дочь,
Я точно так же в замке встречен.
Позор мой как бы не замечен,
И мне по-прежнему почет
Хозяин добрый воздает.
Я благодарен дворянину.
Благословить я не премину
Его святую доброту.
Такую добродетель чту
И ничего не забываю.
С тех пор я свой позор скрываю.
И как я мог, не знаю сам,
Сегодня проболтаться вам!
Но так и быть! Пускай случайно,
Делюсь моей постыдной тайной».
«Клянусь моею головой!
Такое слышу я впервой, —
Ивэйн воскликнул в изумленье. —
В каком досадном ослепленье
Изволите вы пребывать:
Годами от меня скрывать,
Кузен мой, ваше пораженье!
Мой долг — отнюдь не одолженье.
Теперь за наш фамильный стыд
Моя десница отомстит!»
«Нам после сытного обеда
Всегда мерещится победа, —
Сказал неугомонный Кей, —
Винишка доброго попей,
Опорожни бочонок пива,
И в бой запросишься ты живо,
И победитель ты один,
Тебя страшится Нурэддин.[15]
Ивэйн, скорей в седло садитесь!
Вооружиться потрудитесь!
Победный разверните стяг!
Разбить врага — для вас пустяк.
Вы всех и вся в бою затмите.
С собою нас, Ивэйн, возьмите,
Мы вас хотим сопровождать.
Научимся мы побеждать,
Когда вы доблестью блеснете.
А впрочем, скоро вы заснете,
И вам приснится сон плохой,
И предпочтете вы покой».
Сказала королева Кею:
«Наверно, никакому змею
Такого жала не дано.
И как вам, сударь, не грешно!
Такое жало горше смерти.
Почтенный сенешаль, поверьте:
Язык ваш — враг заклятый ваш,
Коварный раб, неверный страж;
Он ваши тайны расточает,
Сердца друзей ожесточает
Посредством ядовитых фраз,
И ненавидят, сударь, вас.
Когда бы мне язык подобный,
Лукавый, вероломный, злобный,
Он был бы мигом уличен
И, как предатель, заточен.
Наказывают виноватых,
Привязывают бесноватых,
Веревками в церквах святых
Порою связывают их».
«Сударыня, — Ивэйн ответил, —
Наш праздник слишком свят и светел,
Чтобы веселье омрачать.
Сегодня ссору грех начать.
Я никому не угрожаю
И сенешаля уважаю.
Он при дворе незаменим.
Не стоит ссориться мне с ним.
Предупредить, однако, смею,
Что меч в руках держать умею,
И все придворные подряд
Охотно это подтвердят.
Я никогда не лезу в драку,
И не похож я на собаку,
Которая не промолчит,
Когда другая заворчит».
Подобный разговор тянулся,
Когда король Артур проснулся
И вышел к рыцарям своим.
Все встали молча перед ним.
Монарху не на что сердиться.
Он разрешил гостям садиться
И, внемля разным голосам,
Сел рядом с королевой сам.
Потом замолкли гости снова,
И королева слово в слово
Пересказала без прикрас
Наиправдивейший рассказ,
Не уступающий роману.
Благодаря Калогренану
Узнал король про этот лес,
Где столько кроется чудес.
Внимал король и удивлялся.
Дослушав, он при всех поклялся
В лесу чудесном побывать,
И соизволил он позвать
С собою всех своих баронов,
Любезностью своею тронув
И добрых рыцарей, и злых,
И молодых, и пожилых.
Конечно, каждый согласился.
Весь королевский двор просился
В лесную глушь, где под сосной
Бурлит источник ледяной.
Придворные не замечали,
Что господин Ивэйн в печали.
Хотел он побывать без них
В таинственных местах лесных.
Ивэйну так велело мщенье.
Мессир Ивэйн сидел в смущенье:
Вдруг с незнакомцем вступит в бой
Насмешник дерзкий, Кей лихой?
Вдруг незнакомца покарает
Гавэйн, который сам сгорает
От нетерпения, когда
Свой вызов бросила вражда?
Медлительному нет прощенья.
Откладывать не стоит мщенья![16]
Мессир Ивэйн в решеньях скор.
Покинуть королевский двор
Без провожатых он старался.
В дорогу рыцарь собирался
И в этот неурочный час
Оруженосцу дал приказ:
«Готовь мое вооруженье!
Все боевое снаряженье
Понадобиться может мне.
В чужой неведомой стране
Мне суждено теперь скитаться.
С кем предстоит мне поквитаться,
Покамест я не знаю сам,
Однако приключенья там
И неприятельские ковы.
Нужны надежные подковы
В дороге моему коню,
Которого я так ценю.
Нам следует без промедленья
Закончить все приготовленья,
Чтобы не знал никто окрест
Про этот спешный мой отъезд».
Оруженосец отвечает:
«Нет, ваш слуга не подкачает!»

Ивэйн отважный рвется в бой.
Он покидает замок свой.
Отмстить задумал непременно
Он за бесчестие кузена.[17]
Оруженосец между тем
Достал кольчугу, щит и шлем.
Хозяйскому послушый слову,
Проверил каждую подкову,
Пересчитал гвоздочки все.
Конь рыцарский во всей красе,
Он всадником своим гордится.
Мессир Ивэйн в седло садится,
Он в путь-дорогу снаряжен,
Он хорошо вооружен.
Не мешкал рыцарь ни мгновенья
И не искал отдохновенья.
Ивэйн скакал во весь опор
Среди лесов, лугов и гор.
Проехал много перепутий,
Встречал немало всякой жути,
В Броселиандский лес проник,
Разыскивая там родник,
Нашел, готовясь к поединку,
Среди терновника тропинку
И знал уже наверняка:
Он в двух шагах от родника.
Неподалеку ключ гремучий
С водой студеною, кипучей,
И камень близко, и сосна,
Которой буря не страшна.
В лесу безлюдно и пустынно.
В уютном замке дворянина
Мессир Ивэйн заночевал,
Трапезовал и почивал.
С почетом рыцаря встречали,
Благословляли, привечали.
Сознаться можно, не греша:
Была девица хороша,
Благоразумна и красива,
Ничуть при этом не спесива.
Румянец нежный, стройный стан.
Нет, не солгал Калогренан.
Покинув замок утром рано,
Наш рыцарь повстречал мужлана.
Неописуемый урод
Пред ним стоял, разинув рот.
И как натура сотворила
Такое пакостное рыло?
В чащобе рыцарь — начеку.
Он подъезжает к роднику,
Он видит ковшик на цепочке
И безо всякой проволочки,
Ковш наполняя в свой черед,
На камень смело воду льет.
И сразу налетела буря,
В лесу дремучем бедокуря.
Сто молний вспыхнуло подряд.
Холодный ветер, ливень, град.
Но буря быстро миновала,
И солнце восторжествовало.
Лишь под сосною вековой
Бурлил источник роковой,
Пока на ветках птицы пели.
Закончить птицы не успели
Обедни радостной своей,
Когда, грозы ночной слышней,
Раздался топот в отдаленье,
Как будто буйствуют олени,
Самцы, которым что ни год
Покоя похоть не дает.
Из чащи рыцарь выезжает.
Он проклинает, угрожает.
Всепожирающим огнем
Гнев лютый полыхает в нем.
Ивэйн, однако, не смутился,
С врагом неведомым схватился.
Нет, копья не для красоты!
Удар — и треснули щиты,
Разваливаются кольчуги,
Едва не лопнули подпруги.
Переломились копья вдруг,
Обломки падают из рук.
Но глазом оба не моргнули,
Мечи, как молнии, сверкнули.
Обороняться все трудней.
Щиты остались без ремней,
Почти что вдребезги разбиты.
Телам в сраженье нет защиты.
Удары сыплются опять.
Не отступая ни на пядь,
В бою неистовствуют оба,
Как будто бы взыскуют гроба.
Нет, не вслепую рубит меч,
А чтобы вражий шлем рассечь.
Разят без устали десницы.
Кольчуги, словно власяницы,
Дырявые, свисают с плеч,
И как тут крови не потечь!
Пускай в сражении жестоком
Людская кровь течет потоком,
Тому, кто честью дорожит,
В седле сражаться надлежит.
При мастерстве необходимом
Конь остается невредимым.
Противнику пробей броню,
Не повредив его коню.
Не зря закон гласит исконный:
В бою всегда красивей конный.
Бей всадника, коня не тронь!
И невредимым каждый конь
В кровавом этом поединке
Остался, будто на картинке.
Враг покачнулся, вскрикнул враг.
Ивэйн мечом ударил так,
Что в мозге меч, как будто в тесте.
Лоб рассечен со шлемом вместе.
Мозг на доспехах, словно грязь.
Судьбе враждебной покорясь,
Отступит каждый поневоле,
Когда темно в глазах от боли,
И сердце замерло в груди,
И пропадешь, того гляди.
Коня пришпорил побежденный
И, безнадежно убежденный
В том, что проигран этот бой,
Рванулся прямо в замок свой.
Уже распахнуты ворота,
Но не кончается охота.
Ивэйн за ним во весь опор
Погнался, не жалея шпор.
Судьбе своей беглец перечит.
За журавлем несется кречет,
На пташек нагоняя жуть.
Израненному когти в грудь
Он, кажется, уже вонзает,
Журавль, однако, ускользает.
Так полумертвый был гоним.
Мессир Ивэйн скакал за ним
И слышал тихие стенанья.
Беглец почти что без сознанья.
В плен можно раненого взять.
Но нет! Уходит он опять.
Собою, как всегда, владея,
Насмешки господина Кея
Мессир Ивэйн припомнил тут.
Неужто был напрасным труд?
И домочадцев и соседей
Он убедит в своей победе.
Поверит пусть любой мужлан:
Отмщен кузен Калогренан.
Отстать? Что это за нелепость!
Мессир Ивэйн ворвался в крепость.
Людей не видно у ворот,
Как будто вымер весь народ.
И в незнакомые ворота
Ивэйн врывается с налета.
Теснее не бывает врат.
Вдвоем проедешь в них навряд.
Один сквозь них едва въезжает.
И здесь беглец опережает
Преследователя на миг:
Он первым в замок свой проник.
Ивэйн за ним без остановки.
Вбегая в дверцу крысоловки,
Крысенок в ней не усмотрел
Настороженный самострел.
Однако лезвие стальное
Там наготове, потайное.
Приманку пробовать начнешь,
И беспощадный острый нож
Беднягу сразу разрубает,
Неосторожный погибает.
Такой же смертоносный вход
Вел в замок неприступный тот.
Того, кто не желает мира,
Дверь потайная, дверь-секира,
Всегда навешенная там,
Вмиг разрубала пополам.
И невозможно увернуться.
Не отбежать, не отшатнуться,
Не проползти, не проскользнуть,
От гибели не увильнуть.
Ивэйну с детства страх неведом.
За беглецом он скачет следом.
Погонею разгорячен,
Ивэйн в ловушку завлечен.
Вперед всем телом он тянулся.
Он беглеца почти коснулся,
Почти задел его седло.
Ивэйна храброго спасло
Воинственное напряженье.
Секира-дверь пришла в движенье, —
Как будто бы сам Вельзевул[18]
Ее внезапно потянул, —
Седло с размаху разрубила,
Коня лихого загубила
Железом дьявольским своим.
Ивэйн, однако, невредим,
И без единого пореза
Скользнуло вдоль спины железо,
На пятках шпоры отхватив.
Наш рыцарь, слава богу, жив.
Вскочил он, страх превозмогая.
Тем временем уже другая
За беглецом закрылась дверь,
И не достать его теперь.
Судьба завистливая злая!
Взять в плен противника желая,
Сам рыцарь попадает в плен
Среди враждебных этих стен.
Ивэйна в плен коварством взяли.
Непобедимый заперт в зале.
Просторный, светлый этот зал
Прекрасной росписью блистал.
Рисунки, краски, позолота,
Художественная работа.
Искусством этим восхищен,
Ивэйн тревогою смущен.
Отторгнутый от всей вселенной,
Не тосковать не может пленный.
Грустит в неволе даже зверь.
Вдруг заскрипела рядом дверь,
И соизволила явиться
Весьма красивая девица.
Из тесной горенки своей
Она выходит поскорей,
Увидев рыцаря в кольчуге,
И говорит ему в испуге:
«Ах, сударь! Вам грозит беда!
Не в пору вы зашли сюда.
Вы, сударь, с нашим домом в ссоре,
И в нашем доме нынче горе.
Смертельно ранен господин.
А кто виновник? Вы один!
Он корчится в предсмертной муке.
Едва не наложила руки
Хозяйка наша на себя,
О рыцаре своем скорбя.
Вы — наших горестей причина,
Вы погубили господина.
Боюсь, придут сюда сейчас,
Чтобы прикончить, сударь, вас.
Вассалы вас убьют на месте
Из чувства справедливой мести».
Мессир Ивэйн ответил: «Да!
От них не скрыться никуда».
«Ну, нет, — промолвила девица, —
Отчаиваться не годится,
Ведь я не выдам вас врагу.
Конечно, вам я помогу.
Пока в моей вы, сударь, власти,
Не бойтесь никакой напасти.
Я благодарна, сударь, вам
И за добро добром воздам.
Вы при дворе меня встречали,[19]
Меня вы часто выручали.
Сгорала там я со стыда:
Мне госпожа дала тогда
Ответственное порученье.
Уж вот мученье так мученье!
Была я чересчур скромна
И недостаточно умна,
Всех тонкостей не разумела,
Рта при дворе раскрыть не смела.
Другим девицам не в пример,
Стыдилась я своих манер.
И только вы один вначале
Меня любезно привечали.
Вас, рыцарь, вмиг узнала я.
Сын Уриена-короля,[20]
Ивэйном, сударь, вы зоветесь.
Вы на свободу не прорветесь, —
Искать вас будут здесь и там,
Но повредить не смогут вам,
Пока на палец ваш надето
Волшебное колечко это».
И, поглядев ему в лицо,
Дала чудесное кольцо
Девица нашему герою.
Как будто дерево корою,
Невидимостью облечен
Счастливец тот, кому вручен
Подарок этот несравненный.
С таким колечком рыцарь пленный,
Незримый для враждебных глаз,
Пожалуй, был свободней нас.
Наш рыцарь вовсе не в темнице.
Попал он в горницу к девице.
О чем тут, право, горевать!
Роскошно застлана кровать.
Найди попробуй ткань дороже!
Улечься на такое ложе
Австрийский герцог[21] был бы рад.
Не покрывало — сущий клад.
Мессир Ивэйн проголодался.
Недолго рыцарь дожидался.
Девица принесла вина
И жареного каплуна.
Какое вкусное жаркое!
Вино хорошее какое!
Вино прозрачнее слезы.
Наверно, лучше нет лозы.
Вновь после трудностей дорожных
Ивэйн отведать мог пирожных.
Он яство каждое хвалил
И вскоре голод утолил.
Внезапно шум раздался в зале:
Ивэйна рыцари искали.
Врага боялись упустить,
Они хотели отомстить.
Того, кому они служили,
В гроб домочадцы положили.
Девица говорит: «Мой друг!
Вы слышите галдеж и стук?
Всей нашей страже приказали
Разыскивать вас в этом зале.
Смотрите! Вот моя кровать!
Извольте сесть и не вставать!
На ней спокойно вы сидите!
Из горницы не выходите!
Искать вас тут — напрасный труд.
Пускай придут, пускай войдут,
Пускай себе проходят мимо,
Вы здесь находитесь незримо.
Увидите, как мимо вас
Несут в печальный некий час
Останки нашего сеньора
(Я знаю, похороны скоро).
Извольте же собой владеть!
На всех вы можете глядеть
Невозмутимыми глазами,
Когда невидимы вы сами.
Однако мне теперь пора.
Желаю, сударь, вам добра.
Для вас я честно потрудилась,
Вам, слава богу, пригодилась».
Едва простился рыцарь с ней,
Шум сделался еще слышней.
Ввалились прямо в зал вассалы,
У них в руках мечи, кинжалы,
Секиры, палицы, ножи.
Оруженосцы и пажи
Все закоулки оглядели.
Ну что за притча, в самом деле?
Коня нашли мгновенно там,
Разрубленного пополам,
А рыцарь в руки не давался.
Где спрятался? Куда девался?
Он через дверь пройти не мог.
Сбиваются вассалы с ног.
Неужто дверка сплоховала?
Она без промаха, бывало,
Казнит непрошеных гостей,
Отведав мяса и костей.
А впрочем, дверка не повинна:
За ней другая половина
Коня злосчастного нашлась.
Когда скотина не спаслась,
Неужто всадник жив остался?
И бестолково заметался
По замку весь дворовый люд.
Проклятья незнакомцу шлют,
Кричат: «Куда бы мог он скрыться?
Ведь не могли бы раствориться
Такие двери все равно.
Не то что в нашу дверь — в окно
И птица бы не пролетела.
А человеческое тело?
Попробуй в щелочку пролезь!
Пожалуй, не помогут здесь
Наихитрейшие уловки.
Ни землеройке, ни полевке,
Пожалуй, здесь не проскользнуть.
Закрыт гостям незваным путь.
И все же к нам проникло горе,
Хоть наши двери на запоре.
Скончался только что сеньор.
Убийца где же? Кроме шпор
И кроме туши лошадиной,
Улики, что ли, ни единой
И в спешке не оставил он,
В ловушку нашу завлечен?
Найти убийцу не пора ли?
Или нечистые украли
Его, зловредного, у нас?
Такое видим в первый раз!»
В пылу бессмысленного гнева
То вправо кинутся, то влево,
Суют носы во все углы,
Заглядывают под столы,
И под кровати, и под лавки,
Намяв бока друг другу в давке.
Бросаются во все концы,
Почти на ощупь, как слепцы,
В любую дырку тычут палки,
Рассудок потеряли в свалке
И лишь девицыну кровать
Стараются не задевать.
Вассалы не подозревали,
Кто там сидит на покрывале.
Вдруг рыцарь наш затрепетал:
Ни на кого не глядя, в зал
Вошла прекраснейшая дама.
Она была красивой самой
Среди красавиц всей земли.
Сравниться с нею не могли
Прекраснейшие христианки,
И здешние и чужестранки.
Была в отчаянье она.
Своею горестью пьяна,
Брела, не говоря ни слова,
Убить себя была готова.
Отмечен скорбью бледный лик,
В устах прекрасных замер крик.
Вошла, вздохнула, покачнулась,
Без чувств упала, вновь очнулась,
Рыдая, волосы рвала,
Супруга мертвого звала.
Лежал в гробу сеньор покойный.
При гробе капеллан[22] достойный,
Он в облачении святом,
Как полагается, с крестом.
Свеча, кропильница, кадило.
Как провидение судило,
Бессмертный дух покинул плоть,
И да простит его господь.
Мессир Ивэйн внимал рыданьям.
Он тронут был чужим страданьем.
Подобный плач, подобный крик
Не для стихов и не для книг.
И посреди большого зала
Придворным дамам страшно стало:
Кровоточит мертвец в гробу,
Алеет снова кровь на лбу —
Наивернейшая примета:
Убийца, значит, рядом где-то,
И снова в зале беготня,
Проклятья, ругань, толкотня.
Так разъярились, что вспотели.
Ивэйну, впрочем, на постели
Досталось тоже под шумок.
Отважный рыцарь наш не мог
От палок длинных увернуться.
Нельзя ему пошевельнуться.
Вассалы бесятся, кричат,
А раны все кровоточат.
Мертвец как будто хмурит брови,
Окрашенные струйкой крови.
Сойти с ума недолго тут.
Никак вассалы не поймут,
Что происходит в этом зале.
Переглянулись и сказали:
«Когда убийца среди нас,
Его, наверно, дьявол спас
От нашей справедливой кары.
Тут явно дьявольские чары!»
И закричала госпожа,
От гнева дикого дрожа,
Рассудок в бешенстве теряя:
«Как? Не нашли вы негодяя?
Убийца! Трус! Презренный вор!
Будь проклят он! Позор! Позор!
Привык он действовать бесчестно.
Известно было повсеместно,
Что мой супруг непобедим.
И кто бы мог сравниться с ним?
Он был храбрец, он был красавец.
Ты обокрал меня, мерзавец!
Я не увижу никогда
Того, кем я была горда,
Того, кого я так любила.
Какая только мразь убила
Возлюбленного моего?
Твое напрасно торжество,
Ты нежить, погань, гад ползучий!
Подумаешь, какой везучий!
Ты призрак или дьявол сам,
Твоя победа — стыд и срам,
Ты трус без всяких оговорок!
Эй, невидимка, призрак, морок!
Сдается мне, что ты вблизи.
Обманывай, крадись, грози!
Тебя, мой враг, я проклинаю.
Я не боюсь тебя, я знаю:
Ты по своей натуре слаб.
Ты жалкий трус, ты подлый раб,
Ты притаился от испуга.
Как? Моего сразив супруга,
Явиться ты не смеешь мне?
Ты, присягнувший сатане,
Конечно, ты бесплотный морок!
Того, кто был мне мил и дорог,
Не победил бы человек.
Ты наказания избег,
Хранимый силой ненавистной,
Ты мне противен днесь и присно!»

Так проклинала госпожа
Того, кто, жизнью дорожа,
Почти что рядом с ней скрывался,
Таился и не отзывался.
Отчаяньем поражена,
Совсем измучилась она,
И в тягостной своей печали
Вассалы верные устали
Усердно шарить по углам,
Перебирая всякий хлам.
Исчез преступник. Вот обида!
Но продолжалась панихида,
И пел благочестивый хор.
Уже выносят гроб во двор.
За гробом челядь вереницей.
Скорбит народ перед гробницей.
Плач, причитания кругом.
Тогда-то в горницу бегом
Девица к рыцарю вбежала:
«Мессир! Как я за вас дрожала!
Боялась я, что вас найдут.
Искали вас и там и тут,
Как пес легавый — перепелку,
Но, слава богу, все без толку!»
«Досталось мне, — Ивэйн в ответ, —
Но только трусу страх во вред.
Я потревожился немножко
И все-таки хочу в окошко
Или хоть в щелочку взглянуть,
Каким последний будет путь
Столь безупречного сеньора.
Конечно, погребенье скоро!»
Ивэйну не до похорон.
К окну готов приникнуть он,
Нисколько не боясь последствий,
Пускай хоть сотни тысяч бедствий
Неосторожному грозят
За ненасытный этот взгляд:
Привязан сердцем и очами
Мессир Ивэйн к прекрасной даме,
Навеки дивный образ в нем.
И постоять перед окном
Ему позволила девица.
Ивэйн глядит не наглядится.
Рыдая, дама говорит:
«Прощайте, сударь! Путь открыт
Вам, сударь, в горние селенья
С господнего соизволенья.
Пускай замолкнет клевета!
Вы, господин мой, не чета
Всем тем, кто в наше злое время
Еще вдевает ногу в стремя.
Вы, сударь, веку вопреки,
Душою были широки,
И основное ваше свойство —
Неколебимое геройство.
Кто мог бы с вами здесь дружить?
Дай бог вам, сударь, вечно жить
Среди святых, среди блаженных,
Среди созданий совершенных!»
Отчаяньем поражена
Рыдает скорбная жена,
Свой несравненный лик терзает,
Себя жестоко истязает,
Как будто горе все сильней.
Ивэйн едва не вышел к ней.
Благоразумная девица
Ему велит остановиться
И говорит: «Нет, рыцарь, нет!
Вы позабыли мой совет!
Куда вы? Стойте! Погодите!
Отсюда вы не выходите!
Извольте слушаться меня!
На вас надежная броня.
Невидимость — вот ваши латы.
Бояться нечего расплаты,
Судьба победу вам сулит,
Надежда душу веселит.
В союзе с мудростью отвага
Восторжествует вам на благо.
Хранимы вы самой судьбой.
Следите только за собой,
За языком своим следите!
Не то себе вы повредите.
По-моему, не так уж смел
Тот, кто сдержаться не сумел,
Кто, наделенный вздорным нравом,
Пренебрегает смыслом здравым.
Таит безумие храбрец
И поступает, как мудрец.
Безумию не поддавайтесь!
Предусмотрительно скрывайтесь!
Не заплатить бы головой
Вам за проступок роковой!
Свои порывы побеждайте,
Мои советы соблюдайте!
Соображайте сами впредь!
За вами некогда смотреть
Мне в этот час, когда придворный
В своей печали непритворной
Сеньора должен хоронить.
Чтобы себя не уронить,
Чтобы не вызвать подозренье,
Я тороплюсь на погребенье».
Ушла. Глядит Ивэйн в окно.
Что хочешь делай, все равно
Из рук навеки ускользает
Все то, на что он притязает, —
Вернее, мог бы притязать, —
Дабы победу доказать,
Одним свидетельством бесспорным
Всем злопыхателям придворным
Заткнув завистливые рты
Во избежанье клеветы.
Куда теперь ему деваться?
Кей снова будет издеваться.
Ему прохода Кей не даст.
Всегда на колкости горазд,
Насмешник этот родовитый
Язык имеет ядовитый,
До глубины души доймет.
Но как он сладок, новый мед,
Еще неведомые соты,
Неизреченные красоты
Любви, которая царит
В сердцах, где чудеса творит.
Весь мир Любовь завоевала,
Повсюду восторжествовала
Она без боя и в бою,
И в ненавистницу свою
Ивэйну суждено влюбиться,
И сердцу без нее не биться,
Хоть неизвестно госпоже,
Что за покойника уже
Она жестоко отомстила:
Убийцу дерзкого прельстила.
Смертельно ранит красота,
И нет надежного щита
От этой сладостной напасти.
И жизнь и смерть не в нашей власти.
Острее всякого клинка
Любовь разит наверняка.
Неизлечима эта рана.
Болит сильнее, как ни странно,
Она в присутствии врача,
Кровь молодую горяча.
Ужасней всякого гоненья
Неизлечимые раненья.
Ивэйн Любовью побежден,
Страдать навеки осужден.
Любовь могла бы, как известно,
Обосноваться повсеместно.
И как Любви не надоест
Блуждать среди различных мест,
Оказывая предпочтенье
Обителям, где запустенье?
Как бы не ведая стыда,
Она вселяется туда,
Уходит и спешит обратно
Стократно и тысячекратно,
Жилья не бросит своего.
Такое это божество:
И в запустенье обитает,
Убожество предпочитает,
Довольная своим гнездом,
Как будто в наилучший дом
Она торжественно вселилась
И всей душой возвеселилась.
С высот нисходит прямо в грязь
Любовь, нисколько не стыдясь.
Так что нельзя не изумиться:
Любовь небесная срамится,
Разбрызгивая здесь и там
В зловонном прахе свой бальзам,
Цветет на самом скверном месте,
И ей позор милее чести.
Ее стряпню изволь вкушать!
И к желчи сахар подмешать
Порою пробует и даже
Подбавить меду к черной саже.
Любовь преследует царей,
Подвластен каждый рыцарь ей,
Смиренно служат ей монахи,[23]
И перед нею дамы в страхе.
Любовь за горло всех берет,
И знает каждый наперед
Псалтырь Любви, псалмы святые.
Читайте буквы золотые!
Мессир Ивэйн перед окном.
Он помышляет об одном,
В мечтах отрадных забываясь.
Ивэйн глядит не отрываясь
На несравненный этот лик.
Прекрасней дама что ни миг,
Идет печаль прекрасной даме.
Владеет красота сердцами,
И можно только тосковать,
Не смея даже уповать.
Влюбленный думает, гадает
И сам с собою рассуждает:
«Нет, я, конечно, сумасброд,
Во мне безумье верх берет.
Опасней в мире нет недуга.
Смертельно ранил я супруга
И завладеть хочу вдовой.
Вот замысел мой бредовой!
Казнить она меня мечтает.
Какую ненависть питает
Она ко мне сегодня! Да,
Однако женская вражда
В один прекрасный день минует.
Мою красавицу взволнует
Иная пылкая мечта,
У каждой дамы больше ста
Различных чувств одновременно.
Меняются они мгновенно.
Нельзя надежду мне терять,
Фортуне лучше доверять.
Не знаю, что со мной творится,
Любви готов я покориться.
Ослушник был бы заклеймен.
До самого конца времен
Все говорили бы: предатель!
Так помоги же мне, создатель!
Благословляю госпожу,
Навеки ей принадлежу.
Скорей бы мужа позабыла,
Скорей бы только полюбила
Лихого своего врага.
О, как она мне дорога!
И я врагом ее считаюсь?
Оправдываться не пытаюсь.
Ее супруг был мной сражен.
Прекрасней нет на свете жен,
Красавиц краше не бывает.
Когда Любовь повелевает,
Не подчиниться — стыд и срам.
Мою любовь я не предам.
Любви смиренно повинуясь,
Я говорю, не обинуясь:
Ей друга не найти верней.
И пусть я ненавистен ей,
На ненависть я отвечаю
Одной любовью и не чаю
Иной награды, лишь бы мне
Служить пленительной жене.
Зачем она себя терзает
И как, безумная, дерзает
Рвать золотистые власы,
Подобной не щадя красы?
Нет, не со мной она враждует.
Она как будто негодует
На собственную красоту.
Ее счастливой предпочту
Увидеть, если так прекрасна
Она в тоске своей напрасной.
Зачем она себя казнит
И не щадит своих ланит,
Желанных, сладостных и нежных,
И персей этих белоснежных?
Мою красавицу мне жаль.
Конечно, никакой хрусталь
С прозрачной кожей не сравнится.
Натура — божья ученица.
Однако что и говорить!
Решив однажды сотворить
Прекрасное такое тело,
Натура бы не преуспела,
Когда бы, тварь свою любя,
Не превзошла сама себя.
Бог сотворил своей рукою
Мою владычицу такою,
Чтобы Натуру поразить
И сердце мне навек пронзить.
Тут сомневаться неприлично.
Не мог бы сам господь вторично
Такое чудо сотворить.
Нельзя шедевра повторить».
Обряд кончается печальный,
Народ уходит подначальный,
Двор постепенно опустел.
Когда бы только захотел
Наш рыцарь славный на свободу,
Его внезапному уходу
Не мог бы недруг помешать.
Ему бы впору поспешать, —
Открыты двери и ворота.
Совсем, однако, неохота
Ивэйну замок покидать,
Ивэйн предпочитает ждать.
Когда девица возвратилась,
Она как будто спохватилась:
«Как, сударь, время провели?»
«От всяких горестей вдали,
Понравилось мне в этом зале».
«Что, господин мой, вы сказали?
Понравилось вам тосковать
И жизнью вашей рисковать?
Быть может, сударь, вам по нраву,
Когда кровавую расправу
Над вами учиняет враг?»
«Нет, милая моя, не так.
Отнюдь не смерть меня прельстила.
Надежду жизнь мне возвестила,
Как только смерти я избег.
Не разонравится вовек
То, что понравилось мне ныне».
«Конечно, толку нет в унынье.
Не так уж, сударь, я глупа
И, слава богу, не слепа, —
Ивэйну молвила девица. —
Чему тут, сударь мой, дивиться!