Средняя степень небытия (СИ)

Баронесса, Лиза из Рязани и другие бывшие проститутки склоняются над Софьей, пытаются её успокоить. Они соглашаются, что смерть неизбежна и предпочтительнее умереть внезапно и молодым, чем мучительно и старым, но просят подождать. Подходит Аристарх. Он прогоняет проституток, будем называть девушек для краткости так, ибо выписывать – бывшие проститутки, а в настоящее время исправившиеся, работницы рыбной фабрики, чересчур долго, а бумага стоит денег. Аристарх называет проституток глупыми, они  не точны, существуют ещё варианты: можно умереть внезапно и старым или мучительно молодым.

 Софья видит над собой блестящие стёкла круглых очков Аристарха, его сухонькую ладошку с рыжими крошеными волосками по тылу, убирающую с её лица рассыпавшуюся причёску. Аристарх продолжает что-то говорить, вероятно, на умный манер, не на манер проституток, а в стиле романиста и директора предприятия, он успокаивает Софью. Софья думает, можно ли устроиться на предприятие Аристарха, не переспав с ним. Она отгоняет мысль как абсурдную и проваливается в небытие сродни сну, возможно, это тот небытие, где Борецкий хотел соединиться с ней. Отчего умерший полюбил её? Он любил другую женщину, она знала, страдал, когда та дала слово другому, чуть ли не собирался стреляться, плакал, рассказывал о случившемся в публичном доме, и вдруг полюбил её, охотник полюбил преследуемою жертву, правосудие - преступницу. О да, я знаю секрет, сказала она, мне говорил Аристарх, он изучал психологию, копался в науках о человеческой душе, Борецкий сам желал быть жертвой. Он пошёл в сыск не по одной любви к делу, а потому ещё, что примерял на себя платье преступника. Вот где собака порыта. Вот где… Она видела сон. И всё уже опять было не в настоящем,  а в прошлом. Опять некий бесталанный Баян засыпал её байками. На митинге Аристарх вручил ей вымпел передовицы или какой-то знак, отмечавший трёхмесячное пребывание на фабрике, а она оправдала доверие, спустилась по ступенькам, с директорского пьедестала, взяла из гроба труп Борецкого и через цех потащила, чтобы поднять на крышу. Волочащиеся ноги оставляли две полосы на пыли пола. Лакированный ботинок соскочил. Аристарх и женский коллектив, из мужчин здесь работали лишь умственно неполноценные, нагнали Софью. Аристарх кричал, лицо его кривилось. Он говорил страшные, крамольные, паскудные слова, от которых немели и жмурились ведавшие виды проститутки. Аристарха бесконечная сцена неоднократного выволакивания из общего гроба трупа доводила до бесконтрольного бешенства. В сцене была гадость, гадость! Возможно, он признался, что всю жизнь трудился нештатаником на Гороховой  и сдавал кого мог с той поры, как себя помнил. Короче, парниша…какая гнусность лезет в голову. В ней кто-то копается. Нет, умственные кроты копаться будут позже… У Аристарха началась истерика. Кроты его сломали. Сперва ещё держался, изображал доктора заглядывал в зрачки, прикладывал уже не сухую, влажную ладошку к узкому лбу, а потом вырвал труп и пытался неуклюже танцевать, вальсировать с мёртвым, по-прежнему заглядывая в глаза Софье, корчил рожи, показывая всю болезненную нелепость того, что Софья делает.

А всем надоело. Когда интенсивность раздражения доведена до предела, на него не реагируют. Работницы завода, помним, кто они, усевшись кругом, разложили домино на покрытом вымпелом бесчувственном Софьином животе.

    Ни в прошлом, ни в настоящем и ни в будущем Софья и Аристарх стелили постель. Она – в длинной ночной рубашке с длинными рыжими волосами на голове, он – в длинных семейных трусах с длинными рыжими волосами на ногах. Аристарх и раньше тяготел к аскетизму, когда изгонял злых духов и застилал мебель в квартире белым, кровать на ночь ставили в центре главного фабричного цеха на горки консервных банок. Стены и потолок цеха были из крепкого грязного стекла и ближе к вечеру растворялись в окружающей бесконечности. Перекрытия, трубы, балки, проволока, агрегаты, механизмы и конвейер будто продолжались вовне.