Средство от Алкивиада

Мы стояли с видом оскорбленной невинности.

- Мы очень сожалеем, пан директор, - произнес Засемпа, - но когда вы говорите о нашем невежестве, мы просто не понимаем, о чем идет речь.

- Не понимаете! - прогремел директор, бросив беспомощный взгляд на Жвачека. - Видно, я напрасно срываю свои голосовые связки! Может, вы, пан Жвачек, продемонстрируете нам здесь то, что вы собирались продемонстрировать?

И Дир резко взмахнул рукой. Мы так и не поняли, то ли это был жест благородного возмущения или попытка отогнать осу, которая как раз в этот момент коснулась директорского уха. А может быть, это был просто жест отчаяния. Рука Дира описала эллипс и со всего размаха ударила по голове гипсового Катона.

Раздался глухой стук. Римлянин брякнулся об пол, и голова его лишилась челюсти и левого уха.

Наступила минута растерянности. Дир потирал руки и смущенно приглядывался к гипсовым осколкам у своих ног.

Напряженную атмосферу разрядил голос пани Калино.

- Наконец-то мы избавились от этого Катона, - с облегчением вздохнула она. - Должна признаться - я уже не могла спокойно смотреть на это облупившееся страшилище.

- Я тоже давно надеялся, что кто-нибудь наконец наберется смелости и уберет с глаз долой эту рухлядь, - заверил присутствующих физкультурник.

- Да, это несомненно была натуралистическая дребедень, которая оказывала отрицательное влияние на развитие эстетических взглядов нашей молодежи, - вынес свое решение преподаватель рисования пан Крыска. - Вы согласны со мной? - спросил он у пана Жвачека.

- Да, это неудачная дешевая копия, - кивнул пан Жвачек.

- Скажите Венцковской, - обратился он к нам, - чтобы убрала этот мусор.

Мы с облегчением бросились к двери, но тут внезапно раздался голос пана Мисяка, преподавателя истории, прозванного Алкивиадом.

- Погодите… я… полагаю… мммм… что его еще можно спасти.

- Спасти? Зачем? Не стоит! - воскликнула пани Калино.

Но Алкивиад уже подобрал отбитые куски гипса и спрятал в свой портфель.

- Я отдам их склеить… В Краковском предместье есть такая мастерская.

Случай этот имел, однако, ту хорошую сторону, что, выведенный из равновесия, Дир счел необходимым закончить с нами разговор.

- Марш в класс, - сказал он, поправляя на стенде цилиндрик первого выпуска серы. - И запомните: вашему безделью пришел конец! Серой и каленым железом выжгу я язву невежества!

ГЛАВА II

Получив трагическую весть, класс замер в ожидании воздействия серой и железом. Но оказалось, что до этого нам еще предстоит пройти сквозь ряд предварительных испытаний. Дир все никак не мог примириться с тем, что катастрофически низкий уровень наших знаний - результат простого невежества.

И вот в надежде на то, что это позорное явление можно будет объяснить высоким процентом умственно-отсталых учеников в нашем классе - нас подвергли обследованию психиатра.

Психиатр - деликатный печальный человек в темном костюме четверками вызывал нас в класс и задавал различные вопросы.

Первый из них: часто ли мы страдаем головными болями?

На это почти все отвечали утвердительно, демонстрируя ему шишки и другие травмы, полученные на футбольной площадке.

Затем он осведомился, сколько нам лет, есть ли у нас родители, бывали ли мы жертвами несчастных случаев, приходилось ли нам переносить тяжелые заболевания, а также не испугались ли мы чего-нибудь в прошлом.

Мы честно поведали ему, как напугал нас пан Жвачек, когда принялся расспрашивать о придаточных предложениях. Пендзелькевич подробно рассказал о том, каким страшным ударом было для нас поражение Валясека на олимпийских играх в Риме и Эдмунда Пентковского в поединке с американским дискоболом.

Психиатр закашлялся и прервал нас:

- Это горе пережил тогда весь наш народ. А я хочу узнать о несчастьях более личного порядка.

Тогда Засемпа рассказал ему о проколе велосипедной шины, Слабый - о том, как во время тренировки он порвал штаны, Бабинич - о парикмахере, который, замечтавшись, остриг его наголо, Зимный - о плаще, сшитом ему родителями «навырост», а Врубель - о том, как родители конфисковали ужа, которого он воспитывал.

А потом - уже все вместе - мы поведали ему, какую травму нанес нам уход пани Лильковской.

Однако психиатр этим не удовлетворился и принялся допытываться, не бывают ли у нас по ночам кошмары и не кричим ли мы во сне.

Чтобы доставить человеку удовольствие, мы ответили утвердительно, и он потребовал, чтобы мы поподробнее передали ему содержание наших сновидений. Я рассказал ему об одном из своих ночных кошмаров, когда мне привиделось, будто Жвачек заставил меня выучить на память две строфы из стихотворения. Пендзелькевичу же приснилось, что его по ошибке включили в состав хора.

Но по выражению лица психиатра мы поняли, что этого ему мало, что переживания наши не кажутся ему достаточно серьезными и, следовательно, нас, того и гляди, признают нормальными. Ну, тут уж мы для собственного спасения принялись придумывать более эффектные переживания.