Трактирщик ухаживал за ним с особенною предупредительностью, и это происходило не потому, что он платил более щедро, чем иные посетители, но потому, что деньга, полученная от богача, - а Ромашкин именно таким здесь и воспринимался - всегда кажется полновеснее. У трактирщика к тому же были всегда наготове какое-нибудь словцо или шутка, которые он и сообщал на ухо загадочному русскому, подливая вино из высокой бутылки. Андрей Петрович, правда, никогда не смеялся и постоянно сохранял на своем лице выражение важности и даже угрюмости, чем несколько походил на сноба. Тем не менее, время от времени одарял хозяина знаками своего одобрения, которые, представляя собою нечто вроде хихиканья, доставляли хозяину неизмеримо большее удовольствие, чем раскатистый хохот менее богатого человека.
- Ну и ночка ожидает сегодня, - сказал трактирщик: в этот момент вокруг дома как раз бесновались, завывали и стучали в окна яростные порывы ветра, предвещавшие внезапный дождь.
- Не иначе старина Йогер на своём корыте подходит, - сказал хромой на левую ногу шкипер, весьма частый посетитель трактира. - Сколько себя помню, с его появлением всегда начинается ливень.
- Разве он снова взялся за дело? - поддержал беседу французский контрабандист.
- Конечно, - ответил трактирщик, - а почему бы и нет? Говорят, недавно ему здорово повезло.
- Чепуха! - заявил хромой шкипер, добавляя в большую кружку эля что-то из своей фляжки. - В последний раз он еле живым ушёл и клялся завязать.
- Вы можете верить или не верить, это как вам угодно, - сказал трактирщик, несколько уязвленный словами шкипера, - но всему обществу известно, что только Йогер берётся возить оттуда порох, и если он взялся за дело, то выполнит его до конца.
Все присутствующие в трактире одобрительно загалдели, но шкипер не сдавался. Покрутив головой и заметив в молчаливом Ромашкине что-то вроде союзника, подсел к нему. Сам он был суетливым человеком с взъерошенными волосами и пышными бакенбардами, переходящими в усы, изнывавшим от желания быть чуточку важнее, чем являлся на самом деле. Однако он никак не находил повода начать разговор и не придумал ничего лучше, как угостить богатого русского его знаменитой лечебной спиртовой настойкой. Андрея Петровича не особенно поразило это предложение: он давно перестал удивляться взбалмошности подвыпивших моряков, поэтому вежливо отклонил просьбу и перешел к другим, более важным делам.
- Сэр, - не сдавался шкипер, - я заметил, что у Вас нет слуги. Сэр, это неправильно. У меня есть очень хорошее предложение, сэр, семья коттеров. Всего пять фунтов, сэр, и они будут служить Вам до гроба.
'Господи, ну чего он ко мне привязался как колючий куст к ветроградарю? - размышлял Ромашкин, и случайно качнул головой. - Молю Тебя, что бы всё закончилось хорошо, и этот дурак оставил меня в покое'.
- Вы не пожалеете, сэр, - пробурчал он, освобождая место. - На рассвете они будут у Вас, сэр.
Позади гостиницы, где уже неделю проживал Андрей Петрович, была каменная лесенка в несколько ступенек, которая вела на отвесную зелёную насыпь со скамеечкой, обсаженную платанами. Оттуда, раскуривая трубку, хорошо было смотреть на далёкое море, которое, как монах, перебирающий чётки, посылало к берегу волну за волной, и слушать пронзительные крики чаек, и наблюдать за ивами, качающимися в разные стороны, словно стая сирот, вдруг лишившихся поводыря. И в этот момент природной идиллии внезапно появился хромой шкипер. Он держал себя сдержано и почтительно, и, кажется, осознавал, что в происходящем сейчас была прямая его вина.
- Сэр, - шкипер снял шляпу и поклонился, - я привел их, как и обещал. Вы будете довольны, сэр.
Среди внутренней бури негодования, которое случается в момент бесцеремонного вторжения в личное пространство, Ромашкин каким-то шестым чувством вдруг уловил, как один маленький человек тщетно старался заставить выслушать себя. Голос у него был слабый, а шум вокруг оглушительный. Он делал какие-то неуверенные движения, выражающие, скорее всего, робость и безысходность. И лишь подойдя ближе, Андрей Петрович расслышал юношу:
- Какие будут указания, сэр?
Вскоре прибыло каботажное судно со свинцом, и почти что одновременно с этим событием стали увозить скопившийся на складе порох, с величайшей осторожностью и на отдельный, самый удалённый причал. А ещё через день прибыли две паровые машины Уатта с инженером и тремя подсобными рабочими, готовыми собрать механизм в далёкой России.