Срезающий время

– Я приказал Степану и Тимофею не отходить от бочки с Макроном, – произнес Иван Иванович, смотря на часы с репетиром. – Пока четырехчасовая смена, но с местом содержания надо что-то решать. Бочка хоть и в трюме, но…

– Это правильно, Иван Иванович. Пусть его пребывание на борту останется тайной для экипажа. Кто его знает, как отнесутся матросы к тому, что мы держим в плену французского лейтенанта. Однако лишних кают на судне более нет. Ума не приложу, куда можно его спрятать.

– А если вы отправитесь сухопутным путем? – предложил Полушкин.

– Две с половиной тысячи верст? – прикинул я. – Хорошо, если к концу февраля мы попадем домой.

– Я это предлагаю немного из других соображений, – тихо произнес Полушкин. – Если покойный Видлэн заподозрил в вас шпиона, то кто может дать гарантию, что он не поделился своей идеей еще с кем-то? Этот кто-то легко сможет сопоставить факт исчезновения капитана таможенного корвета и отплытие «Альбатроса». Мы задержимся в Дюнкерке на сутки, а вы к этому времени получите фору в полторы сотни верст. И если случится погоня, то именно за вами.

– В ваших словах, Иван Иванович, есть смысл. Идемте на судно, и пока у нас осталось время для маневра, допросим Макрона. Надеюсь, он уже освободился от наркотических грез.

* * *

Придя в сознание, Макрон в короткий миг вечности понял, что окружен совсем иной, непроницаемой тьмой. Терпкий дубовый запах проникал в легкие, а щеки царапала густая холодная влага. Сглотнув неприятный комок в горле, он почувствовал, что в рот попала соль, в коей он узнал собственный пот, а моргнув, ощутил неприятную резь в глазах. И холод – холод был точно в доме изо льда. Лишенное одежды тело лихорадочно сотрясалось. И совместно с холодом застывшую плоть поедал жар, неся с собой первые признаки ломки. «Может, это ужасный кошмар? – подумал он. – Ну да, конечно! Всему виной та редкостная дрянь, которую он в последнее время предпочитал доброму табаку. Часто, слишком часто стали приходить перед сном чудовища, демоны и всякие твари и только надежная трубка спасала от этих бед…»

* * *

С похищенным лейтенантом я проговорил почти час, и откровения с его стороны посыпались только после того, как я рассказал о пожаре в «доходном доме». Эммануэль попросил поклясться, что это правда, после чего рассмеялся мне в лицо, сообщив об оставленном в комнате сундуке с сокровищами. Меня порадовало явное отсутствие у него какой-либо морали и патологической жадности, – как пришло, так и ушло – но не это развязало мои руки. Он был человеком своего времени: в меру честным, амбициозным, с долей тщеславия, немного фаталистом и заядлым курильщиком гашиша. На этом я и решил сыграть. Мир в моих глазах не рухнул, но пошатнулся, особенно учитывая, что его дальнейший рассказ разворошил угли недавних горячих событий. Разочаровывать его я не собирался и превратился во внимательного слушателя, пока он готовил трубку. А послушать было что. Освоившись в роли ценного пленника, Макрон предложил выкупить свою свободу за акции, которыми я якобы интересовался. Потом добавил о наличии богатых друзей, которые могут предоставить приличный выкуп и, в конце концов, попросил приоткрыть тайну своего внезапного положения.

– Наверняка вы знаете, что такое эрозия, – сказал я, давая пленнику напиться.

– Благодарю, имею представление.

– Все со временем подвергается эрозии, – продолжил я. – Булыжники темнеют и трескаются, пески превращаются в пыль, крошатся пергаменты, тускнеют краски. Иные из этих процессов, конечно, губительны. Однако случается эрозия очистительная, вытравляющая ложные аналогии, нетипичные ошибки, сбивающие с толку малосущественные подробности. Если по ходу своего рассказа я где-то что-то напутаю, не так опишу или подвергну искажению, то вы меня поправите. Я хочу услышать от вас речь того храбреца, я бы даже сказал, гения интриг, которому под силу смахнуть пыль досужих рассуждений и обнажить непреклонную, хладную обсидиановую истину и чистую алебастровую правду. Эту очистительную эрозию проведете именно вы, Эммануэль. Потому что сейчас стоит вопрос вашей жизни или смерти. И пусть вас не стесняет обстановка, ибо и великий Диоген предпочитал остальным жилищам простую бочку.

Макрон открыл было рот, чтобы поспорить, сказать, что мало-помалу происходит привыкание к утрате и понятие правды так расплывчато, но затем вспомнил о своем положении.

– Итак… речь пойдет о четырехстах тысяч фунтов, которые вы себе присвоили, и пропаже влюбленной пары – Марка и Анны.

– Пятидесяти, – поправил меня Макрон. – Себе я взял лишь пятьдесят тысяч. К счастью, я «имею ногу в Париже»[83] и половину переправил старшей сестре в столицу, она знает, кому следует отдать долю. А остальное осталось у Марека. Месяц назад их звали Марек и Ангела, и бумаги, которые я видел у них, – из Варшавского Герцогства.

– Предположу, – продолжил я, – что так называемые «богатые друзья» давно находятся не здесь, а где-то уже далеко.

– В Рошфоре. С началом весны они собираются отправиться в Новый Свет. И я поступил с ними честно, как и договаривались. Совесть моя чиста.