Иванушка никогда раньше не думал, что тишина переполненной площади может быть такой же громкой, как и ее рев.
Дед Голуб склонился над чистым листом бумаги, тщательно выписывая одну ровную округлую буковку за другой, от слова к слову, от предложения к предложению.
Рядом со столом, на табуретке, поджав под себя ноги, с глубоким интересом наблюдала за процессом Воронья.
Терпеливо дождавшись, пока чернила на пере закончатся, и старику пришлось оторваться от работы и потянуться к чернильнице, девочка заглянула в покрасневшие от бессчетных часов за письменным столом глаза учителя и задала вопрос:
— Деда, а деда? А что это вы всё время пишете? Вы взаправду все хроники старинные на нашем наречии переписать решили?
— Что?.. — рука с пером зависла в воздухе, и старик слегка недоуменно взглянул на свою любимую ученицу. — А, ты всё еще здесь, Воронья…
— Здесь, — обиженно надулась девочка. — Вы ж сами велели мне погодить, пока страницу допишете, а сами уже с тех пор пятую строчите.
— А… Ой… Извини, птичка… Заработался…
— Ага, заработались, — ворчливо сложила локти поверх стопки чистой бумаги воспитанница детского крыла. — Тетя верява говорит, что вам на свежем воздухе надо чаще бывать. И питаться вовремя. А то вон совсем на шкилет похожи стали — кожа да кости торчат, и то в разные стороны.
— Да разве ж я… — начал было виновато оправдываться дед, но Воронья не дала ему и шанса.
— Вот, я вам, как человеку, полчаса назад суп принесла — так он уже не то, что остыл — испортился, поди. Кушайте давайте, лучше, дедушка, потом допишете. Бумажки не убегут.
И она сняла с кипы старинных пергаментов на диване жестяную миску, прикрытую треснутой тарелкой, аккуратно отодвинула исписанный лист на столе в сторону, и с не терпящим возражения выражением на худеньком личике водрузила холодный суп перед стариком.
— Вот, пока не покушаете, я не уйду, и покою вам не дам, — словно чрезвычайно заботливая эринния, девчушка подвинулась поближе, выудила из кармана два ломтя каравая, деревянную ложку, и положила их рядом с тарелкой. — На здоровьичко.
— Ну, спасибо… кормилица ты моя… — ласково и слегка близоруко улыбнулся дед и заглянул под исчерченную мелкой паутиной тонких трещин тарелку. — Ох, гляди ты, картошки-то сколько! И мяса шесть кусков! Прямо праздник какой-то!
И тут же обеспокоено перевел взгляд на девочку:
— Аль и впрямь у нас какой праздник, а я запамятовал?
— Не-а, — поспешила успокоить она его, а заодно отвести внимание от собранных по своим тарелкам воинами дружины королевича Кыся картошки и мяса. — Нет у нас сегодня никакого праздника. Пока. А вот завтра — День Медведя! Ну, и коронация намечается…
— Намечается? — сделал большие глаза дед Голуб. — И кого собрались короновать?
— Бренделя-кренделя… — кисло скривилась девчонка.
— Он тебе не по нраву, что ли, птичка? — не забывая уписывать за обе щеки покрывшийся тонкой пленочкой жира обед, сочувственно полюбопытствовал старик.
— Ой, дедушка Голуб, скажете тоже! — фыркнула Воронья. — Да кому он у нас вообще по нраву! Вы слышали, что он нем в городе рассказывают?!..
— И что же?
— Да ничего хорошего! Лучше вы расскажите, куда такую пропасть бумаги переводите.
— Это, птичка, я для вашего же брата с сестрой стараюсь, — ухитряясь не прекращать усердного жевания, проговорил дед. — Это будет самый полный учебник истории нашего государства, со времен первых костеев, что пришли в эти края, и до наших дней.
— Такой огромный?! — с ужасом истинной школьницы Воронья обвела расширившимися глазами погребенный под бумажно-пергаментными завалами научных материалов кабинет старика. А сколько еще в потайной комнате в библиотеке осталось…
— Ну, нет… — засмеялся дед. — Вам, воробьям, столько истории во век не одолеть. Скорее, она вас. Да и ни к чему вам это. Вот, к примеру, кому из вас будет интересно, сколько жареных лебедей подавали каждый день на стол Аникану Первому? Или какого цвета были кокарды на шапках Шестого стрелкового полка Незнама Ученого, и сколько всего тех полков было, да где квартировались? Поэтому я всё внимательно перечитаю, и самое важное и увлекательное — выпишу, а потом еще раз…
И вдруг коридор взорвался оглушительным топотом и криками, и тут же, едва не вколотив в стену стальную шишку-ручку, распахнулась дверь…
Архивы посыпались, Воронья подпрыгнула, чернильница, задетая ее локтем, опрокинулась, старик подавился, пытаясь спасти чистую бумагу, а в комнату влетела, сбивая и перебивая друг друга, запыхавшаяся ребятня.
— Дедушка Голуб!!! Дедушка Голуб!!!
— Кондрат-то!!! Кондрат-то!!!
— Кабана привез!!!!!!!!!!..
— Дедушка Голуб! Кондрат с гвардейцами и с дядькой Бурандуком кабана добыли!!! Того самого!!! — вынырнув вперед, как настоящему королевичу и полагается, четко и звонко доложил Кысь, и толпа сорванцов загомонила, закричала, запрыгала от вырывающегося за переделы маленьких тел исполинского восторга и восхищения:
— Только что привезли!
— Двух часов не прошло, как народ с площади после Бренделя разошелся!
— Это я его первым заметил!
— Бренделя?
— Кондрата?
— Панкрата?
— Назара?
— Кабана!!!
— Не заметь такую махину!..