Срочно требуются седые человеческие волосы

Гущин осушил последний бокал, и вино ударило ему в голову.

- Чудесное вино! - сказал он. - Похоже на Цимлянское.

- Это перекисшая хванчкара, - спокойно пояснил художник. - Не выдерживает перевозки.

Пришли два молодых поэта. Их приход не вызвал особой сенсации, видимо, они были здесь свои люди. Художник представил их Гущину.

- Беляков и Гржибовский - пииты!.. А это, - обратился он к поэтам, Сергей Иваныч, человек порядочный, не вам чета, авиационный инженер.

Белякова это сообщение ничуть не взволновало, а Гржибовский как-то странно, исподлобья глянул на Гущина, затем перевел взгляд на Наташу.

Беляков, мальчик лет девятнадцати, тоненький, с круглым детским личиком, сразу начал читать стихи звучным, налитым баритоном, удивительным при его мизерной наружности. И стихи были крупные, звонкие, слегка напоминающие по интонации есенинского "Пугачева", но вовсе не подражательные.

- Здорово! - от души воскликнул Гущин. - Как свежо и крепко... словно антоновское яблоко!

- Свежий образ! - иронически сказал Гржибовский, рослый, красивый молодой человек, Наташиных лет.

Гущин смешался.

- Образы - это по твоей части, - заметила Наташа - Только ты не очень-то нас балуешь.

- Почему? - самолюбиво вскинулся Гржибовский. - Есть новые стихи.

Негромким, но ясным, поставленным голосом он прочел коротенькое стихотворение об одиноком фонаре и ранеными глазами взглянул на Наташу.

- Очень мило! - равнодушно сказала она. Поэт вспыхнул и отвернулся.

- Серега, выпьем на "ты"? - предложил художник Гущину.

- С удовольствием, - чуть принужденно отозвался тот.

Они сплели руки, осушили бокалы и поцеловались, причем художник вложил в поцелуй всю свою бьющую через край энергию.

- Пошел к черту! - сказал художник свирепо.

- Пошел к черту! - вежливо отозвался Гущин. Художник стиснул ему руку.

- Нравишься ты мне. Костяной ты человек и жильный. Тебя ветром не сдует.

Красивый поэт Гржибовский запел под гитару смешную и трогательную песню о стране Гиппопотамии.

В разгар пения в мастерскую ворвался темноволосый юноша и с ходу обрушился на хозяина:

- Значит, Верещагин гений и светоч? На него шикнули, он зажал рот рукой. Поэт оборвал песню и отбросил гитару.

- Почему вы перестали? - обратился к нему Гущин.

- А кому это нужно! - неприязненно отозвался поэт.

- Так Верещагин светоч и гений? - снова кинулся на хозяина вновь пришедший.

Тот, рванув на себе ворот рубашки, как древние ратники перед битвой, грудью стал за Верещагина:

- Ты сперва достигни такого мастерства!..

- Ерунда - фотография.

- А колорит - тоже ерунда?

- Колорит? - язвительно повторил вновь пришедший. - Колер у него, как у маляров, а не колорит.

- П-прошу покинуть мой дом! - от бешенства художник заговорил "высоким штилем".

- Да ноги моей у тебя не будет, натуралист несчастный!

- Мальчики, мальчики, будет вам! - кинулась к ним Наташа. Опомнитесь, как не стыдно!

Художник и его оппонент дрожащими руками взялись за бокалы.

- Только ради Наташки, - с натугой проговорил художник. - Твое здоровье!

- Наташа, только ради тебя, - в тон отозвался темноволосый, - твое здоровье!

И они чокнулись.

Гущин почувствовал внезапную усталость и заклевал носом.

Он борол сонливость, улыбался вновь прибывшим: печальному

Мефистофелю, оказавшемуся видным

режиссером, и девушке с бледным русалочьим лицом,

Она сразу подсела к Гущину и спросила таинственным

голосом:

- Я из "Смены". Как вы оцениваете современную молодежь?

- Прекрасная молодежь! - от души сказал Гущин. - Горячая, заинтересованная...

- Благодарю вас, - сказала русалка тем же намекающим на тайну голосом, но дальнейшего Гущин не услышал - он задремал.

Правда, сквозь дрему он услышал еще, как Наташа сказала:

- Оставь человека в покое, дай ему отдохнуть. Порой в его сон проникали и звуки гитары, и пение, и разговор, то разгорающийся, то затихающий, словно пульсирующий. Но видел он другое застолье, в собственной, только что полученной, новенькой квартире, много лет назад. Он видел свою жену в пору женского расцвета, с молодыми, горячими глазами, и себя, лишь начавшего седеть, и молодых своих друзей, и золотоволосого юного Зигфрида возле Маши.

Кто-то трогает струны гитары, кто-то просит "Ну, подбери мне "Враги сожгли родную хату", кто-то спорит.

Юный Зигфрид показывает восхищенным зрительницам, как можно согнуть в пальцах трехкопеечную монету.

- Сережа, согни монету! - требует Маша.

- Я не сумею.

- Нет согни, я хочу!

Гущин добросовестно пытается выполнить приказ жены, но у него ничего не получается.

- Не огорчайтесь! - говорит Зигфрид. - Я специально тренировался по японскому методу.

- Зачем инженеру по электронике такие сильные пальцы?

- Мне нравится заставлять себя. Например, я решаю: буду гнуть монеты, как Леонардо да Винчи, и гну!

- Лучше бы решили так писать и рисовать.

- Это, видите ли, сложнее, - натянуто отозвался Зигфрид.

- Вы никогда не терпите поражений? - спросила Маша.

- Наверное, у меня все впереди, - ответил тот многозначительно.

Гость с гитарой чересчур лихо рванул струны. Гущин сделал большие глаза

- Разбудим Женю...