Срок

Во время пандемии я не могла объезжать на автобусе свои любимые заведения, чтобы пробовать в них суп. И на работу вернуться не могла, совсем не могла. Пенстемон сказала Джеки, что тоже слышала Флору, поэтому, когда я рассказала Джеки о случившемся, она наняла студента колледжа, который теперь учился дистанционно, и разделила мои часы между остальным персоналом, без комментариев. Она была участливым управленцем. Так что я отправилась в отпуск. Было два способа справиться с нервами – остаться в постели навсегда. Или нет. Вообще-то мое тело любит бездействие. А мозг – забвение. Так что выбора на самом деле не было. Правда, мой ворчливый внутренний голосок пытался сказать, что после того, как меня заперли и изолировали так надолго, будет ужасной ошибкой добровольно ограничивать себя объятиями простыней и подушек. Но это же было безопасное гнездышко! Я заворачивалась в простыни и разворачивалась. Взбивала подушки и сплющивала их. Затем валилась на постель в изнеможении. Даже Поллукс дал мне дополнительное пространство после того, как я объявила, что мне нужно побороться со своим демоном. Какой мужчина в здравом уме встанет между женщиной и ее демоном?

Или, может быть, он не был демоном. Возможно, он был просто тем, кто учил меня быть той, кто я есть.

По-настоящему Баджи звали Бенедикт Джофри. Имя элегантное, под стать британскому аристократу, имя, которое заслуживало того, чтобы перед ним стояли слова «сэр» или «лорд». Однако он предпочитал пользоваться вместо полного имени инициалами Бэ-Джи, и в конце концов они превратились в Баджи. Даже если бы Баджи нацепил фрак с фалдами вместо обычных черных мешковатых футболок с металлистами, он все равно был бы человеком бесцветным, жалким, с рябым угреватым лицом и безгубой ухмылкой. Постоянные драки оставили шрамы по всему телу. И характер у него был отвратительный. Единственным позитивным словом, которое я когда-либо слышала от него, было протяжное «да-а-а-а», произнесенное из его удовлетворенного небытия. Под футболками Баджи носил рубашки с длинными рукавами – либо из желания скрыть следы побоев, либо потому, что всегда мерз. Его задница была такой тощей, а бедра такими узкими, что джинсы на нем морщились во всех неподходящих местах. Однажды летом мы всей компанией отправились в поход на озеро, отравленное какими-то разрушающими мозг водорослями. Мы развели костер, раскурили косяк, и я начала смотреть на небеса со своего походного стула. А потом это произошло. Пронзительное перебирание струн украшало песню неистовой нежности. В ней не было слов, потому что слова лишили бы ее всякого смысла. Это звучали звезды. Только волки должны слышать звезды. К тому времени я уже не знала, стала ли я волчицей или занималась тем, что нарушала какое-то священное правило. Я начала дрожать, распадаясь на молекулы, смешивающиеся с молекулами темного воздуха. Но мне не было страшно. Я качалась на паутине и скользила по лунным лучам. Я была бесконечно умиротворена. Я вознеслась на миллион миль вверх, вернулась на миллион миль вниз, а потом музыка смолкла, загрохотала какая-то жестянка, и я услышала, как гитарист произнес: «да-а-а-а».

Я ненавидела Бенедикта Джофри за то, что он обломал весь кайф. Но ведь именно из-за любви я бросила его в рефрижератор и была предана. Теперь я знала, что предали нас обоих. Ведь Даная и Мара обращались с его телом, как с транспортной тарой. Наверное, вопрос заключается в следующем: что мы должны мертвым? Готова предположить, что этот вопрос – мое проклятие.

Но я солгала о том, что делала. Я не могла бороться. Я потеряла волю к борьбе. Я решила стать слизняком.

Никаких размышлений. Никаких посторонних движений. Вообще никаких разговоров. Дважды в день я совершала эпическое путешествие на кухню. Приносила оттуда поднос с чем попало. Даже не могла удержать на руках Джарвиса. Настолько все было плохо. Пока однажды ко мне в спальню не ворвалась Хетта.

– Вставай, – велела она. – Я знаю, что произошло. Папа мне все рассказал. Думаешь, ты единственная, кто имеет дело с призраками и прочим дерьмом?

– Нет, – пробормотала я из своего гнезда, свитого из простыней и подушек. – У всех есть призраки, о которых они так и норовят мне рассказать. Но мой пытался влезть в меня.

– Я, я, я. Эта твоя чертова любовь к себе когда-нибудь тебя достанет.

Я не собиралась придавать значения ее словам. Я легла на другой бок, свернулась уютным комочком и закрыла глаза. Хетта бросилась к кровати, обогнула ее и потрясла меня за плечо. Я оттолкнула ее. Я сделала это мягко, но так, чтобы она знала: я не собираюсь двигаться с места. Затем она сделала нечто коварное, нечто иезуитское, нечто такое, чего, как она знала, я не могла вынести. Она опустилась на колени рядом с кроватью и заплакала. Когда я недавно расплакалась на мосту, стоя рядом с Поллуксом, я была уязвима. Вот и теперь я почувствовала, как давление поднимается во мне, точно в паровом котле.