Срок

Что это было? Хетта смотрела на меня с выражением, которого я никогда раньше не видела на ее лице. Ее глаза были теплыми, они сияли, причем явно для одной меня. Я присмотрелась повнимательнее. Может, дело было в размазанной подводке для глаз? Или такое чудо сотворил излишек сахара? Ах, если бы я только знала. Жесткие края геометрических татуировок на ее руках смягчились, когда она погладила и покачала крошечный сверток, слегка поводя коленями. В ней чувствовались усталость и радость одновременно. И еще меланхолия. Я никогда не видела, чтобы ее чувства проявлялись так открыто, за исключением, конечно, ярости, цинизма, обиды и так далее. Все в ней изменилось, даже строго продуманные детали. Возможно, забота о ребенке не оставляла ей времени на то, чтобы наносить средство для укладки волос, потому что они самым естественным образом ниспадали на одну сторону гламурной челкой, а их концы были окрашены хной нежно-оранжевого цвета. Ее следующие слова шокировали меня не меньше, чем ребенок.

– Спасибо, – произнесла она, а потом добавила, совершенно меня ошеломив: – Как дела, Туки? Что происходит?

* * *

Позже, после того как Хетта съела сэндвич «рубен»[53], индейку и креманку имбирного мороженого, ребенок зашевелился, и она направилась в обычно служившую кабинетом Поллукса заднюю спальню, которой всегда пользовалась. Я тащила за ней большую сумку. Войдя в комнату, она вздохнула и сказала:

– Как хорошо быть дома.

Я оглянулась через плечо на Поллукса и притворилась, что бьюсь головой об стену от изумления. Опять же, действительно ли я это расслышала? Он подозрительно пожал плечами и пошел прочь. Секунду спустя я задала вопрос, который должна был задать в самом начале:

– Полагаю, отцу ты сказала, но я была так взволнована, что забыла спросить. Как зовут ребенка?

– Джарвис, – сказала она, – в честь прадеда.

– Это классика, – отозвалась я.

Однако на мой вкус это было очень взрослое имя. Было трудно соотнести его с таким малышом.

Я неловко стояла в дверях, кивая и пытаясь выглядеть приветливой. Хетта спросила, не подержу ли я ребенка, пока она будет готовиться ко сну. Когда я сказала ей, что не знаю, как его держать, она правильно сложила мне руки и все равно отдала сына. Она пошла в ванную, и мы остались вдвоем. Джарвис и я. Я очень сильно нервничала и пыталась контролировать свое прерывистое дыхание, сознавая, что как-то неестественно горблюсь. Я слышала, как включился душ. Хетта всегда принимала его так долго, что успевала израсходовать всю горячую воду. Зная, что мне придется держать Джарвиса еще долго, я попыталась выпрямиться и сесть.

– Прости, малыш, – прошептала я, перенося свой вес на другую ногу.

Джарвис приоткрыл крошечный, темный, дерзкий глазик. Он пристально посмотрел на меня, не расплываясь в улыбке, но и не плача. Какой классный парень, подумала я. Он изучал меня. Это нервировало, но в то же время я была заинтригована тем, что у меня на руках лежало столь тонко мыслящее существо. Может быть, ему действительно выпадет горькая, но достойная судьба Джарвиса. Позвольте сказать без утайки, Джарвис был восхитителен. Сколько ему было, три недели от роду? Он не располнел. Черты его лица были такими изящными, словно их линии нанесли тончайшим маркером. Отчетливая линия верхней губы, изгиб бровей – так красиво! Кончик его носа был невероятно аристократичным, не по годам красиво очерченным, смутно подумалось мне. Это был первый ребенок, которого мне выпала честь изучать. А он и глазом не моргнул, как главарь тюремной банды. Выражение его лица не изменилось. Так что мы изучали друг дружку с взаимным интересом. Он видел меня насквозь. Он смотрел прямо в мое сердце и, казалось, его совсем не заботило, что оно пронизано трусостью, высокомерием, глупостью и сожалением. Эти вещи ничего для него не значили. Он знал: то, что осталось от моего сердца, – доброе и любящее. Он верил, что я не напугаю его, не уроню. Я моргнула, чтобы сдержать слезы. Ребенок забеспокоился, и выражение его лица изменилось, что встревожило меня. Я почувствовала, как мои руки задвигались автоматически, и поняла, что укачиваю его, но не размашистыми движениями, более привычными для Туки, а осторожными, едва заметными, явно нравящимися малышу. Его лицо вытянулось, глазки закрылись. Он снова спал, издавая звуки, напоминающие посапывание котенка. Сколько могло выдержать мое сердце? По-видимому, довольно много, поскольку Хетта еще только начала принимать душ.