«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

Этой возможности допустить никто не хотел. В статье критик просто наотмашь бил по литературным противникам, с таким презрением, что раздражение вызвала даже не столько его позиция, сколько очевидно сквозившее в его словах чувство превосходства, в каком-то смысле чувство Учителя, попавшего в класс к детям, которые не хотят учиться элементарным вещам. Очень зло, почти с прямой клеветой ответил Катков, намекнув довольно откровенно, что Чернышевский из тех, кто разжигает в России пожар бунта: «Вы не бьете, не жжете: еще бы! вам бы руки связали. Никто с вами спорить не станет, что вы явление маленькое и эфемерное, возникшее благодаря только некоторым смутным обстоятельствам нашего образования. Но законы природы одни и те же в большом и малом. Вы не колотите, не жжете; но в пределах вашей возможности вы делаете то, что вполне соответствует этим актам; в вас те же инстинкты, которые при других размерах, на другом поприще, если бы вы стояли на другой стороне, выражались бы во всякого рода насильственных действиях. Что можете, то вы и делаете» (курсив мой. – В.К.)[221]. Когда начались в Петербурге пожары, когда в поджогах начали обвинять студентов и их «коновода» Чернышевского, свои пять копеек в это обвинение положил и Катков в этой статье. Надо сказать, что Катков был человек незаурядный, одно время соратник Белинского, ученик Шеллинга, создавший, может, лучший русский литературный журнал «Русский вестник», во всяком случае переживший «Современник». Но он был человек политической страсти, принявший некогда решение, что единственное спасение России – самодержавие. С тех пор защищал государство и был беспощаден к тем, кто ему казался врагом русского государства. В случае Чернышевского он был ослеплен страхом за монархию. Вл. Соловьёву принадлежит, быть может, самая объективная оценка его деятельности: «Он был увлечен политическою страстью до ослепления и под конец потерял духовное равновесие. Но своекорыстным и дурным человеком он не был никогда»[222]. Но и не будучи дурным, он оказался орудием в руках фантома общественного мнения.

Аристократ Петр Вяземский, бывший друг Пушкина, тщетно пытавшийся завязать после смерти поэта роман с Натальей Николаевной, опубликовал в «Русском вестнике» поэтический ответ на статью Чернышевского. Причем стилистика ответа напоминает стих Тургенева о Достоевском «Витязь горестной фигуры». А также текст Вяземского явился парафразой памфлетного сочинения Дружинина и Григоровича «Школа гостеприимства», где Чернышевский был выведен под именем злобного и бездарного критика Чернушкина. К этой говорящей фамилии дворяне, раздраженные тем, что семинарист занял ведущее место в журнале, добавили и прозвище «пахнущий клопами» (как иначе мог пахнуть семинарист?).

Под злобой записной к отличиям и к роду
Желчь хворой зависти скрывается подчас —
И то, что выдают за гордую свободу,
Есть часто ненависть к тому, что выше нас[223]

.

В замечательной статье В.Л. Сердюченко очень изящно и жестко объясняется, что причиной раздражения аристократических литераторов было интеллектуальное превосходство НГЧ: «Чернышевский знал себе цену. Он выбился в большую литературу и занял место в ее руководящем звене ценой неслыханной работоспособности, помноженной на универсальную образованность, перед которой пасовали лучшие умы дворянской интеллигенции. Уже по одному этому он не мог питать особой симпатии к тем, кто оказывался на литературном олимпе с первой попытки, какою бы талантливой эта попытка ни была»[224]. Не было журнала, не было критика который не ударил бы в ответ на «Полемические красоты» заносчивого семинариста. За исключением Достоевского!