«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

А вот запись 1866 г. М.А. Ивановой, женщины, близкой к семье Достоевского. Чтобы было понятнее читателю, героем этого житейского водевиля был Карепин Александр Петрович, кузен Достоевского. Это была ветвь его сестры Варвары Михайловны, по мужу Карепиной: «Карепин в то время, когда он приезжал гостить к нам на дачу в Люблино (лето 1866), не был еще женат, но все время мечтал об идеальной невесте, которая ему рисовалась обязательно стриженой и не старше 16 лет. Невесту эту он заранее ревновал ко всем. “Дети у меня, – говорил он, – будут чистокровные Карепы” <…>. Он очень не любил эмансипированных женщин и говорил о том, что его жена будет далека от всех современных идей о женском равноправии и труде. В то время как раз все зачитывались романом Чернышевского “Что делать?”, и Карепина дразнили, предрекая его жене судьбу героини романа. Достоевский заявил ему однажды, что правительство поощряет бегство жен от мужей в Петербург для обучения шитью на швейных машинках и для жен-беглянок организованы особые поезда. Карепин верил, сердился, выходил из себя и готов был чуть ли не драться за будущую невесту. Как-то раз Достоевский предложил устроить импровизированный спектакль – суд над Карепиным и его будущей женой. Федор Михайлович изображал судью: в красной кофте одной из сестер Ивановых, с ведром на голове, в бумажных очках. Рядом сидел и записывал секретарь, Софья Александровна Иванова, и Карепины – муж и жена, как подсудимые. Федор Михайлович говорил блестящую речь в защиту жены, которая хочет бежать в Петербург и учиться шить на швейной машинке. В результате он обвиняет мужа и приговаривает его к ссылке на Северный полюс. Карепин сердится и бросается на Достоевского. Занавес опускается – первое действие окончено»[357]. Как видим, роман и Чернышевский были в ареале и раздумий и смеховой культуры русского XIX века.

Среди политических преступников

А для автора предмет размышлений общества мог быть только по слухам известен. Но надо отметить, что каторга была для него местом, еще не столь страшным. Во-первых, он ждал сравнительно быстрого освобождения: если и не через пару лет (хотя и на это надеялся), то, во всяком случае, через семь лет, когда ему было всего сорок два года – возраст вполне энергичный и творческий; во-вторых, на каторге он жил не среди уголовников, как Достоевский, а среди «политических» (так называли поляков, арестованных за политику) и «государственных» (то есть русских политических) заключенных, то есть людей образованных, из которых многие были недавними студентами.

Повторю, что сам Чернышевский был вполне уверен, что его скоро отпустят. Это ясно из его писем Ольге Сократовне, из мемуаров современников.

1864 год, Тобольская пересыльная тюрьма, он говорил политическому арестанту Стахевичу:

«– Как для журналиста, эта ссылка для меня прямо-таки полезна: она увеличивает в публике мою известность; выходит – особого рода реклама.

Припомнивши теперь эти слова и задумавшись над ними, я прихожу к заключению, что в то время, в июне 1864 года Николай Гаврилович был той уверенности, что в ссылке он пробудет недолго, в скором времени будет освобожден, восстановлен в правах, тотчас вернется в Петербург и примется за свою прежнюю работу»[358].

Там же: «Из наших тогдашних собеседований у меня осталось в памяти очень немногое. <…> Ему было сказано, что он пробудет в Тобольске недолго, всего несколько дней; “распаковывать чемодан на такое короткое время и потом опять запаковывать – не хочется”»[359].

Он еще полагал, что Россия хотя бы в отношении к образованному сословию усвоила европейские нормы, пусть и с нарушением правового законодательства, но как бы на уровне запугивания. Попугали, потом, понимая, что вины за ним нет, вернут в прежнее состояние. Потом и литературные его дела продолжались. Он конечно же знал, что хоть и без его имени, но переиздана его диссертация. И что она наконец-то вызвала не кулуарное злопыхательство, а открытую бурную полемику. Ему разрешали писать. Хотя из Тобольска «он был отправлен в рудник Кадая на китайской границе»[360], где находились свинцово-серебряные шахты.

Домик в Кадае, где два года жил Чернышевский

Там он встретился с своим близким приятелем М.Л. Михайловым, тоже оклеветанным Костомаровым. В руднике они не работали. Михайлов писал свои поэтические переводы, а Чернышевский свою прозу. Михайлов здесь и умер.