«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

А без свободы немыслимо и просвещение, что очевидно показала толстовская идеализация народных взглядов. Лев Толстой в своем журнале «Ясная Поляна» писал, что «народ постоянно противодействует тем усилиям, которые употребляют для его образования общество или правительство». Надо сказать, он просил Чернышевского откликнуться на его журнал. Чернышевский отвечал: «Мало ли чему может иногда противодействовать народ! При Иосифе II в Бельгии и в Венгрии он противодействовал разрушению феодального порядка; при Аранде и Флориде Бланке в Испании он противодействовал отменению инквизиции; у нас он противодействовал попыткам ознакомить его с возделыванием картофеля. <…> В некоторых, – пожалуй, в довольно многих, – случаях народ довольно упорно противился заботам об его образовании. Что ж тут удивительного? Разве народ – собрание римских пап, существ непогрешительных? Ведь и он может ошибаться, если справедливо, что он состоит из обыкновенных людей» (Чернышевский, Х, 505–506; курсив мой. – В.К.).

Конечно же не мог победить НГЧ, ибо народу не льстил и не идеализировал его. «Грязь и пьяные мужики с дубьем» – так он видел грядущее восстание народа. Впрочем, не льстил – ради того же народа. Когда идеалист, нечто вообразивший себе, составивший возвышенный образ народа, сталкивается с его реальностью, он начинает подминать реальный народ под воображаемый идеал. Что и проделывали наивные комиссары первых лет революции (Н. Коржавин). Поэтому и не нравился Чернышевскому Глеб Успенский, про которого он говорил, что он описывает мужиков как Миклухо-Маклай папуасов – с восторгом непонимания. Зато суровая проза Николая Успенского отвечала больше зрелому взгляду Чернышевского. Для него отказ от иллюзии по поводу народа означал «начало перемены», приход к реальному пониманию жизни.

Странно, что эти тексты были пропущены мимо глаз даже его поклонниками, которые и на каторге хотели, чтобы он объяснил им свое отношение к народу.

Приходилось снова и снова объяснять. Объяснять свое понимание проблемы, которое не ясно публике до сих пор. А понимал он так: «Он говорил нам, что со времени Руссо во Франции, а затем и в других европейских странах демократические партии привыкли идеализировать народ, – возлагать на него такие надежды, которые никогда не осуществлялись, а приводили еще к горшему разочарованию. Самодержавие народа вело только к передаче этого самодержавия хоть Наполеону I и, не исправленное этой ошибкой, многократно передавали его плебисцитами Наполеону III. Всякая партия, на стороне которой есть военная сила, может монополизировать в свою пользу верховные права народа и, благодаря ловкой передержке, стать якобы исключительной представительницей и защитницей нужд народа, – партией преимущественных народников. Он, Чернышевский, знает, что центр тяжести лежит именно в народе, в его нуждах, от игнорирования которых погибает и сам народ, как нация или как государство. Но только ни один народ до сих пор не спасал себя сам, и даже, в счастливых случаях, приобретая себе самодержавие, передавал его первому пройдохе»[367]. Единственное, что могло смущать власть имеющих, что он не только к народу относился иронически, но прежде всего к власти. Его статья о Луи-Наполеоне, написанная в крепости («Рассказ о Крымской войне. По Кингслеку»), вызвала раздражение цензоров Третьего отделения, поскольку в ней иронически говорилось о французском императоре.

Конечно, власть, считавшая, что подданные и должны власти беспрекословно подчиняться, видела в Чернышевском смутьяна. Надо понять, что Чернышевский раздражал, сильно раздражал жандармов и их шефа, пенитенциарное начальство, полицейских, министра юстиции, сенаторов, как бы охранявших правовое пространство державы, раздражал тем, что нес в себе, в своем поведении то реальное представление о праве и законах, которые были выработаны цивилизованным человечеством, но которым (вроде бы выступая в их защиту от радикалов) на самом деле власть не желала следовать. И прежде всего не желал этого укора от своего подданного самодержец. Поэтому и была у него такая неуправляемая ненависть к этому заключенному.

А он все время помнил о своей «голубочке» и писал романы отчасти и для того, чтобы заработать деньги, в которых О.С. нуждалась постоянно. Не могу не привести одно из писем, быть может, самое показательное, в котором у зрелого мужчины видна сохранившаяся свежесть чувств и страсть влюбленного юноши, при этом человека, который всего себя готов положить к ногам любимой женщины.

* * *