«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

«Во время пребывания моего в Лондоне я сошелся там с неким Карлом Марксом, одним из замечательнейших писателей по части политической экономии и одним из наиболее разносторонне образованных людей в целой Европе. Лет пять тому назад этот человек вздумал выучиться русскому языку; а выучившись русскому языку, он случайно натолкнулся на примечание Чернышевского к известному трактату Милля и на некоторые другие статьи того же автора. Прочитав эти статьи, Маркс почувствовал глубокое уважение к Чернышевскому. Он не раз говорил мне, что из всех современных экономистов Чернышевский представляет единственного действительно оригинального мыслителя, между тем как остальные суть только простые компиляторы, что его сочинения полны оригинальности, силы и глубины мысли и что они представляют единственные из современных произведений по этой науке, действительно заслуживающие прочтения и изучения; что русские должны стыдиться того, что ни один из них не позаботился до сих пор познакомить Европу с таким замечательным мыслителем, что политическая смерть Чернышевского есть потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы, и т. д, и т. д. Хотя я и прежде относился с большим уважением к трудам Чернышевского по политической экономии, но моя эрудиция по этому предмету была недостаточно обширна, чтобы отличить в его творениях мысли, принадлежащие лично ему, от идей, позаимствованных им у других авторов. Понятно, что такой отзыв со стороны столь компетентного судьи мог только увеличить мое уважение к этому писателю. Когда же я сопоставлял этот отзыв о Чернышевском как писателе с теми отзывами о высоком благородстве и самоотверженности его личного характера, которые мне случалось слышать прежде от людей, которые близко знали этого человека и которые никогда не могли говорить о нем без глубокого душевного волнения, то у меня явилось жгучее желание попытаться возвратить миру этого великого публициста и гражданина, которым, по словам того же Маркса, должна бы гордиться Россия». И далее идет текст, разительно напоминающий письмо гимназистки Коведяевой, просившей арестовать ее, но освободить Чернышевского. Лопатин пишет: «Мне казалась нестерпимой мысль, что один из лучших граждан России, один из замечательнейших мыслителей своего времени, человек, по справедливости принадлежащий к Пантеону русской славы, влачит бесплодное, жалкое и мучительное существование, похороненный в какой-то сибирской трущобе. Клянусь, что тогда, как и теперь, я бы охотно и не медля ни минуты поменялся с ним местами, если бы только это было возможно и если бы я мог возвратить этой жертвой делу отечественного прогресса одного из его влиятельнейших деятелей; я бы сделал это, не колеблясь ни минуты и с такой же радостной готовностью, с какой рядовой солдат бросается вперед, чтобы заслонить собственной грудью любимого генерала»[371].

Герман Александрович Лопатин

Попытка Лопатина была по-своему отчаянная; потом из заметных была попытка освобождения Чернышевского Ипполитом Никитичем Мышкиным, стенографом и типографом, летом 1875 г. После двух лет эмиграции, наслушавшись о Чернышевском, он счел своей задачей его освободить. Одетый в жандармский мундир, он почти добрался до цели, но перепутал аксельбанты и был задержан в последний момент. А сам Чернышевский потом грустно говорил, что никто из освободителей не спросил его, готов ли он бежать, тем более верхом на лошади, на которой он и ездить не умел.

Победа произвола и подлости

10 августа 1870 г. истекал срок каторги Чернышевского, и он должен был выйти на поселение с правом вызвать к себе семью, заняться литературным трудом и пр. Но с 1866 г. сменился шеф жандармов и, соответственно, начальник Третьего отделения. Им стал граф Петр Андреевич Шувалов, человек и жестокий, и даже по-своему страшный. Сразу заслуживший поэтическую эпиграмму.

Над Россией распростертой
Встал внезапною грозой
Петр, по прозвищу четвертый

,Аракчеев же – второй.
                                     1866 или 1867

Такие строчки посвятил генерал-адъютанту Петру Андреевичу Шувалову поэт Ф.И. Тютчев. Сравнение с Аракчеевым дорогого стоит. Особенно для поэта, помнившего пушкинские строчки об Аракчееве.