США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

В целом по прочтении книги складывается впечатление, что жизнь Южной Америки после Колумба заключалась только в борьбе коренного населения с разлагающим, безнравственным влиянием необразованных испанцев – народа, весь вклад которого в мировую историю состоит в геноциде мавров и инков. Католические священники – сплошь негодяи и кровопийцы, Пасос даже ни разу не упоминает одного из создателей той самой черной легенды – прославленного защитника индейцев епископа Бартоломе де Лас Касаса. Весьма провинциально боготворя Вольтера, он не говорит об испанских просветителях.

Разумеется, Пасос надеялся исправить положение самым коренным образом, перечеркнув испанское прошлое и создав просвещенными реформами новый народ. Неудивительно, что в другом своем сочинении Пасос высказал убеждение (в общем, юмовское), что даже самое разнородное содружество обретает единый «национальный характер» и становится единой нацией, если жители «признают единую власть» и подчиняются «одним и тем же законам»[264].

Так рождался латиноамериканский антииспанский либерализм, нашедший свое законченное воплощение в «Евангелии Америки» (1864) чилийца Франсиско Бильбао (1823–1865) с его чеканным: «Прогресс состоит в том, чтобы перестать быть испанцами (desespanolizarse)»[265]. Под «прогрессом» здесь, очевидно, подразумевается прогресс в англосаксонском духе.

В латиноамериканских трактовках «черной легенды» крылась очень опасная для революционеров ловушка: за исключением Пасоса, все создатели этого мрачного образа были креолами, то есть, собственно, потомками испанцев, родившимися на чужой земле. Отказ от корней во многом подрывал доверие мира к их собственным действиям. Ведь если испанцы столь чудовищны, то чем креолы – их прямые потомки, лишь перенесенные на другую почву, но воспитанные в той же религии и культуре, говорящие на том же языке, – лучше своих предков?! Можно ли доверять наследникам столь тяжкого бремени? Получается, что единственным путем к республике, «разумной свободе» и общественному развитию является отказ от собственной культуры. А чем еще, например, является переход Пасоса в англиканскую церковь, как не сознательным разрывом с взрастившим его миром, подобным, скажем, переходу молодого В. С. Печерина в католичество. Пауэлл назвал такое поведение «матереубийством»[266].

Революционеры потратили немало сил, живописуя зверства испанцев в ходе войны. Но и роялисты, естественно, тоже стремились представить миру свою версию событий, сообщая о верности королю мирного населения и жестоких рекрутских наборах революционеров. И то и другое только укрепляло старую традицию «черной легенды», одинаково вредило образу иберо-американского мира в глазах англосаксов.

Североамериканцы восприняли и охотно повторяли антииспанскую революционную пропаганду, что неизбежно рождало сомнение в будущности молодых стран: если создатели латиноамериканских государств сами не видят в прошлом ничего, достойного уважения, каким же образом у них получится создать устойчивую власть на столь зыбком человеческом фундаменте?! Такой вопрос наверняка задавали себе многие. В инструкциях первому посланнику США в Великой Колумбии Джон Куинси Адамс называл независимость Латинской Америки одним из величайших событий мировой истории, но замечал, что века «испанской тирании» не могли породить в местных жителях «никакого духа свободы», «никакого общего принципа разума»[267].

Латиноамериканские революционеры хотели, чтобы в них видели не креолов-католиков, а космополитичных либералов. Они не ставили целью заинтересовать мир (и Соединенные Штаты как его часть) своей складывавшейся самобытной традицией, привлечь внимание к наработанным за столетия испанского владычества культурным ценностям. Здесь лежит одна из причин, почему внимание североамериканцев к «южным братьям» окажется столь поверхностным и преходящим: важен был только «республиканский эксперимент», а все остальное заведомо лишено всякого интереса.

В 1826 г., на пике внимания к Латинской Америке, англичане впервые открыто издали четыре тома составленных в середине XVIII в. «Тайных заметок об Америке» Хорхе Хуана (1713–1773) и Антонио Ульоа (1716–1795). Текст был несколько сокращен, а разоблачительный пафос усилен. Так секретное расследование официального Мадрида, целью которого было обосновать проведение просветительских реформ, использовалось как очередное доказательство пороков испанской власти[268].

Создатели картины Латинской Америки в Соединенных Штатах хорошо знали репертуар «черной легенды». Так, редактор “North American Review” Джаред Спаркс ссылался на Лас Касаса, исследователя мексиканской истории иезуита Франсиско Хавьера Клавихеро (1731–1787) и латиноамериканские трактовки «Законов Индий»[269], дипломат Джоэль Пойнсет – на «Тайные заметки»[270].