США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

В 1810-е – 1820-е гг. среди бостонских интеллектуалов весьма неожиданно зародилось глубокое увлечение культурой Испании[271]. Наиболее известными представителями этого движения стали первый гарвардский профессор французского и испанского языков, составитель фундаментальной истории испанской литературы, собиратель рукописей Джордж Тикнор (1791–1871) и писатель, автор до сих пор популярных книг по завоеванию Нового Света Уильям Прескотт (1796–1859). Примечательно, что эти деятели не проявляли совершенно никакого внимания к современной им Латинской Америке ни в годы освободительной революции, ни впоследствии.

А вот самые преданные энтузиасты борьбы Латинской Америки за независимость, такие как Генри Клей, Уильям Торнтон, Уильям Дуэйн, были совершенно лишены как знаний, так и интереса к иберийской культуре. Редким исключением является здесь разве что один Генри Брэкенридж, несколько лет проживший в Новом Орлеане, который в 1763–1800 гг. принадлежал Испании и управлялся ею вплоть до 1803 г. – практически до передачи Луизианы Соединенным Штатам. «Второе открытие Америки» не только не способствовало борьбе с «черной легендой», скорее напротив, дало ей новое рождение. Латиноамериканская версия иберийской культуры оставалась странной экзотикой, по мнению большинства комментаторов, мешающей строить здоровое радостное республиканское будущее.

Зато в сознании североамериканцев развивалась «идея Западного полушария» – представление о внутренней близости Северной и Южной Америки, основанной на антиколониальной борьбе и республиканизме[272]. Латиноамериканцы также часто подчеркивали значение примера США. «Особый агент» Превост надеялся, что Чили и Соединенные Штаты составят «единую великую американскую семью» и с радостью констатировал: «[И]мя “американский” обладает магией, которая смешивает нас с ними; налицо склонность к Соединенным Штатам, сочетающаяся с желанием подражать нашим институтам»[273].

Хваля действия Боливара, газета писала об истинно «американской доблести» (prowess), которую патриоты Испанской Америки показали в борьбе с европейской тиранией[274].

На приеме в честь первого посланника Вашингтона в Боготе Ричарда Андерсона (1788–1826) гости подчеркивали, что в 1776 году Северная Америка подала всему миру пример свободы и что отныне колумбийцы будут содействовать ей в «распространении либеральных принципов»[275]. Первый посланник Буэнос-Айреса Карлос де Альвеар (1779–1852) лелеял надежды на «тесный (intimate) союз» двух стран: «Они [надежды] вырастают из симпатии, которая естественно существует во всей великой американской семье, порожденная одинаковыми обстоятельствами и невзгодами на славном пути освобождения»[276]. Колумбийский Орден Освободителей походил на Общество Цинцинната, объединявшее с 1783 г. офицеров-ветеранов Войны за независимость США[277].

Латиноамериканская революция вписывалась в просвещенческий телеологизм североамериканцев: после 1776 года все страны, пробудившись от векового сна, идут к своему республиканскому освобождению, возрождению античных идеалов свободы. На праздновании 4 июля 1824 г. в Вашингтоне читали оду некоего Мура, главный образ которой – белоголовый орлан, возвещающий клич свободы в Южной Америке, на Пиренеях, в Греции[278]. В стихотворении бостонского моряка Джорджа Фрэкера (1795–1880) о «факеле свободы» андская вершина Чимборасо сопоставляется с Парнасом, Южная Америка – с современной Грецией[279]. Маркиз де Лафайет (1757–1834) на приеме в Олбани в свою честь провозгласил тост за «республики Южной Америки и Мексики и классическую Грецию»[280].

Легитимизм Священного союза представал лишь временным препятствием, обреченным заговором королей на пути мощного республиканского потока. В 1815 г. Найлс верил, что южноамериканцы спасут «Новый Свет от власти плута, дурака и изувера» и надеялся, что Соединенные Штаты протянут им руку помощи: «Пусть гибнут “легитимисты”, – говорю я – Да здравствуют республики, прочь короли»[281].

Настоящий интерес к Латинской Америке возникнет в США с завершением в 1815 г. англо-американской войны и наполеоновских войн в целом. Во-первых, с наступлением мира североамериканские купцы утратили свое главное преимущество на мировых рынках – нейтральный статус. Отныне они не могли больше извлекать значительные прибыли из перевозки, скажем, французских товаров в германские земли, или наоборот. Следовательно война в Латинской Америке давала им возможность возместить ущерб, связанный с потерей торговых связей, налаженных за долгие годы европейских неурядиц. Во-вторых, после Венского конгресса и Гентского мира латиноамериканская революция станет главной международной новостью (антимонархические движения в Италии и Испании, греческое восстание против Турции начнутся чуть позднее).