США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Сравнение с собственной революцией порождало веру во всемирное значение латиноамериканской освободительной войны: «Мы полагаем, что независимость Мексики будет событием, следующим по важности для всего цивилизованного мира после декларации независимости Соединенных Штатов 4 июля 1776 г., и способствовать этому любыми честными и достойными путями – значит соответствовать желаниям и интересам всех классов наших сограждан», – писал Робинсон[304]. Брэкенридж сопоставлял бурный начальный этап революции в Буэнос-Айресе с освоением Луизианы и цитировал… «Метаморфозы» Овидия о борьбе стихий при сотворении мира[305].

Вести о невиданных зверствах испанской армии укрепляли сочувствие североамериканцев к борьбе «южных братьев». Война за независимость Латинской Америки действительно отличалась крайним ожесточением, особенно по сравнению с североамериканской революцией 1776 г.[306]Боливар еще в июне 1813 г. объявил испанцам «войну не на жизнь, а на смерть» (guerra a muerte). Зверства совершали солдаты обеих сторон, но благосклонно настроенные к революционерам газеты США перепечатывали лишь известия о жестокости испанцев. Источниками североамериканских газет были письма из революционных городов, газеты патриотов “Caracas Gazette”, “Correo del Orinoco”, книги и памфлеты латиноамериканцев, в частности, Тукуманский манифест и очерк Паласио Фахардо.

Распространялись слухи, что генерал Морильо, взяв остров Маргариту и город Барселону, приказывал уничтожить все их население, включая женщин и детей[307], что король Фердинанд приказал убивать каждого грамотного жителя Буэнос-Айреса[308] – или что пресловутый Морильо действительно казнил всех умеющих читать и писать в Боготе[309] и на Маргарите[310]. Брэкенридж призывал мировое общественное мнение осудить отношение метрополии к своим «трансатлантическим братьям» как вопиющее нарушение правил ведения войны[311]. Освещение получали не только зверства испанских войск, но и жестокость, с которой португальцы подавили восстание в Пернамбуку[312].

Порой негодование имело расистский подтекст. Латиноамериканский патриот Висенте Пасос напоминал об ужасах, которые совершили «полки черных рабов» борцов с революцией Хосе Бовеса (1782–1814), Франсиско Моралеса (1781/1783 – 1845) и Пабло Морильо[313]. Газеты распространяли весть, как после взятия венесуэльской Куманы одну республиканку подвергли садистской экзекуции – провезли обнаженной через город с одновременной поркой негром-роялистом[314].

Среди городов, проявивших наибольший интерес к Латинской Америке, особенно выделяются Филадельфия и Балтимор. Внимание последнего к борьбе испанских колоний за независимость легко объяснимо. Благополучие этого наиболее быстро развивавшегося города США основывалось на нейтральной торговле в годы наполеоновских войн. Во время «Второй войны за независимость» балтиморские каперы невиданно обогатились, атакуя английские суда. После того, как в 1815 г. в Европе и Америке воцарился мир, процветание энергичных балтиморцев оказалось под угрозой. Многие моряки потеряли работу и были готовы поступить на службу или искать каперских свидетельств (lettres de marque) в Латинской Америке[315]. Наконец, Балтимор был изначально терпим к католицизму, а большое количество эмигрантов разного происхождения в этом городе-«парвеню» ослабляло этнокультурные предрассудки.

С начала 1816 по 1821 гг. многие балтиморские моряки переквалифицировались в каперов на службе различных правительств Латинской Америки, обычно Соединенных Провинций Ла-Платы. Сотни каперских свидетельств привез в США осенью 1815 г. мексиканский представитель Хосе Мануэль де Эррера[316]. Впрочем, наиболее выгодны были lettres de marque от борца за независимость Восточного берега (Уругвая) генерала Хосе Гервасио Артигаса (1764–1850), сражавшегося одновременно и с Испанией, и с Бразилией, – соответственно, их обладатели имели право грабить не только испанские, но и португальские суда.

Среди каперских компаний особенно выделялся так называемый Американский концерн, среди пайщиков которого были многие видные купцы, а также городской почтмейстер и газетный издатель Джон Скиннер (1788–1851), зять судьи Теодорика Блэнда (1776–1846). Деньги в снаряжение каперских судов вкладывали не только балтиморцы, но и, например, выходец из Нью-Хэйвена Дэвид Кертис Дефорест и даже консул в Буэнос-Айресе Томас Хэлси (1766–1855).

Испуганная размахом промысла, администрация США добилась принятия в 1817 г. закона о нейтралитете, запретив, в частности, участие собственных граждан в каперском промысле на стороне непризнанных государств. Жалобы испанского и португальского посланников Луиса де Ониса и аббата Корреа да Серры (1750–1823) были, казалось, удовлетворены. Пресса закон не критиковала. Среди его немногих противников был Уильям Коббет (1763–1835) – известный английский радикал, живший тогда в США[317].