США. Полная история страны

Справедливо это или нет, но я могу поставить себя только на такую точку зрения, и я свободно и открыто говорю это. Для меня невозможно понять, каким образом я мог бы делать даже одни попытки сохранять всеми своими силами конституцию, если бы я должен был в интересе рабства или какого-нибудь другого второстепенного предмета допускать погибель государства, страны и конституции. Когда в первое время войны генерал Фремонт старался ввести освобождение военными мерами, я запретил ему это – и именно только на том основании, что тогда еще не мог видеть крайней необходимости в подобном шаге. Когда, немного спустя, генерал Кэмерон, тогдашний секретарь военного министерства, предложил вооружение черных, я не принял этого предложения – просто по той причине, что опять-таки не видел в этом крайней необходимости. Точно так же, когда позднее генерал Хантер старался осуществить освобождение посредством военных приказов, я снова запретил это, потому что и тогда еще не было, по моему мнению, крайней необходимости прибегать к подобной мере. Когда же в марте, мае и в июле 1862 года появились в первый раз решительные и неоднократные требования помочь освобождению посредством выкупа, тогда только я поверил, что наступила пора осуществить освобождение путем войны, и вооружение черных, если бы оно не было устранено осуществлением цели, само собой становилось делом неизбежным. Мои предложения были отклонены, и я, по моему крайнему разумению, вынужден был к альтернативе – или погубить Союз и конституцию, или же энергично стараться дать цветному элементу место в нашем населении. Я выбрал последнее, потому что тут я видел меньше потерь. Теперь опыт более чем одного года показывает, что мы через это ничего не потеряли ни в наших заграничных отношениях, ни в общественном мнении, ни в военном достоинстве наших белых полков, вообще ни в каком отношении. Но, с другой стороны, эта мера дала нам 130 000 солдат, матросов, работников. Это – поразительный факт, о котором, как о факте, не может быть никакого спора. Мы имеем солдат, а мы не могли бы иметь их, не прибегая к известной мере. И послушайте теперь, что говорит об этой мере какой-нибудь унионист, прежде жаловавшийся на нее. Напишем, с одной стороны, что он согласен на подавление мятежа посредством вооруженной силы, а с другой – что он стоит за уменьшение сил на все эти 130 000 человек. Если же он не может смотреть прямо на такое изложение спорного пункта, то это значит именно только то, что он не может смотреть в глаза истине. Позвольте мне в заключение еще одно слово, которое имеет отношение к мотиву моих настоящих рассуждений. Я вовсе не претендую на славу предвидеть и руководить событиями, напротив, я откровенно и свободно заявляю, что события управляют мною. Теперь, после борьбы трех лет, положение нации все еще не таково, как желали и ожидали каждая партия и даже каждый гражданин. Одному Богу принадлежит эта слава. Впрочем, понятно, к чему дело клонится».

Очевидно, что политика президента не может быть изожена яснее, чем сделал это сам Линкольн, который при своем вступлении в должность нашел Союз раздробленным, а посему высшую цель своих стремлений он видел в совершенном восстановлении Союза, но уже без черного пятна рабства на его знамени.

При этом Линкольн был уверен, что лучше сохранить страну, хотя бы не оставив и буквы ее конституции, чем иметь конституцию без земли. Но ему удалось спасти и то, и другое.

Одним из затруднений для Линкольна было то, что он не мог признать Джефферсона Дэвиса главой Юга, потому что в таком случае он признал бы сепаратизм и этим дал бы повод признать его и правительствам европейских стран. Поэтому он не мог вести никаких переговоров с лицами, присылаемыми к нему от Джефферсона Дэвиса.

Я не хотел бы быть рабом, и не хотел бы быть рабовладельцем. Это выражает мое понимание демократии.

АВРААМ ЛИНКОЛЬН

Очевидно, что за период своего президентства Линкольн заслужил безраздельное доверие всей нации. Именно народу он предоставлял право определять и решать, а на себя самого смотрел исключительно как на орудие исполнения народной воли.

Очевидно также и то, что рабовладельцы восстали не потому, что в сторонниках темнокожих они видели опасность для системы рабовладения, а потому, что считали себя достаточно сильными, чтобы свалить правительство Союза и на его развалинах построить свое плантаторско-рабовладельческое государство.

Таким образом вся прошедшая война не была борьбой южного эгоизма и гуманных идей Севера – скорее это было борьба деспотизма с республикой, принципов старого мира с принципами мира нового.