Сшитое сердце

Во дворе все от нас отвернулись. Стекольщик Люнес дерзко насмехался над старухами, которые так неласково встретили его в первый вечер, а таких озорников, как его сыновья, было не найти на всем свете. Подозревали, что они кидаются камнями в окна, чтобы у отца было побольше работы. Но поведение моих племянников, наверное, было самым малым, в чем нас можно было упрекнуть. Соседки связали нас с дьяволом с того дня, как песчаный ветер спас от огня удивительную красоту Клары. Самоубийство Анхелы, помешательство отца Андре и смерть двух первых мужей нашего светлячка лишь укрепили их предположения. Наследников распоротой смертью швеи никто не любил, а многие боялись.

Соседским детям приходилось прятаться, чтобы послушать бесконечно повторявшиеся и заново сочинявшиеся рассказы Аниты. Матери запрещали им приближаться к тому, что называли нашей паутиной лжи.

Стояла осень.

Треск разорванной ткани обозначил конец сказок.

Сестра поняла меня.

– Анита, я хочу остаться девушкой, – прошептала я ей в прачечной. – Тебе больше не надо дожидаться свадьбы последней из твоих сестер. Рожай собственных детей! Мать нарекла меня именем одиночества, и я хочу оправдать его. Я освобождаю тебя от твоего обета, потому что никогда не выйду замуж.

В тот же вечер, как раз перед тем, как увяла моя красота, Мартирио и ее дети так и не дождались сказительницы.

С наступлением темноты слышны были только крики наслаждения, вопли неслыханной любви, где слова уже неуместны.

Смущенные соседки все до одной унесли домой свои стулья. Вечер был теплый, но никто не дышал свежим воздухом.

Анита молча погладила руку Хуана и потянула его в непроглядную темноту их брачного покоя, пустовавшего пятнадцать лет.

Эпилог

Как давно я повернула вспять, двинулась против течения времени в поисках следов, оставленных моей матерью тридцать лет назад в песках этой страны?

Не знаю, куда приведут меня ноги, и мне кажется, что шкатулка, с которой я не расстаюсь, нашептывает мне слова в ослепительном одиночестве пустыни.

Я ничего не украла у моей племянницы, кроме неизбежного горя. Шкатулка останется в пустыне, я не передам ее на Пасху, как велит традиция. Шкатулка больше не будет переходить из рук в руки. Ее путь закончится здесь, у моих ног, в непостижимой беспредельности этого белого простора. Я листок за листком верну эту несшитую тетрадь, в которой покоятся пригрезившиеся обломки наших жизней, породившему ее ветру…

Мои страницы улетают одна за другой.

Мне остается лишь впустую потратить последнюю из молитв третьей ночи. И тогда мертвые восстанут в последний раз, а потом навсегда вернутся в небытие, и нить оборвется.

А теперь пусть благодаря моей молитве зазвучит голос матери:

Мое имя – Фраскита Караско. Моя душа – игла.

Твои брошенные пустыне листки собраны, соединены в книгу, которую ты сможешь навсегда закрыть на моей истории.

Соледад, дочь моя, почувствуй ветер на своем лице.

Это мой поцелуй.

Тот, которого я так и не дала тебе.