Сшитое сердце

Значит, вот какой секрет так тщательно охраняли шесть женщин – голубая Мадонна была всего лишь платьем и фарфоровой маской. Ее тайна сводилась к пустоте, к отсутствию – а все думали, будто от нагого тела девственницы, матери и святой исходит неодолимая сила. Для жителей Сантавелы голубая Мадонна была не просто изображением, эта Мадонна была плотью, спасенной от распада могуществом божественной и сыновней любви. Нетленное тело каждый год сходило с небесного престола ради того, чтобы воодушевить живых, чтобы им достало сил поклоняться безликому Отцу.

Сын таким могуществом не обладал – его тело из дерева, хлеба и вина претерпевало множество превращений и множество бед.

Но с тем, что у Мадонны не было даже сердца, что ей нечем было любить своих чад, Фраскита смириться не могла.

“Под ее одеждами цвета неба ничего нет. Христос – из хлеба, а Пресвятая Дева – железная!” – негодовала удрученная открытием девочка.

Запертая в церкви с нагой Девой Фраскита всю долгую бессонную ночь молилась, отгоняя сомнения, и обдумывала, как поступить с такой нелепостью. С первыми лучами солнца женщины открыли дверь, и девочка улизнула, никем не замеченная.

Она решила исправить ошибку, подарить Мадонне сердце.

Ей удалось выкроить из своего лоскута мешковины подушечку в форме сердца, после она, выбрав самые шелковистые нитки, мельчайшими стежками принялась за вышивку. Она долго заполняла фон ярко-красным, а потом вытатуировала иглой в центре этого кровавого сердца сияющий крест – той блестящей нитью, названия которой она не знала.

Она вышивала с молитвой до кануна вербного воскресенья, когда Пресвятая Дева должна была впервые в этом году показаться верующим, и снова провела ночь в запертой церкви.

Но на этот раз кое-кто увидел, как она вошла, и отметил, что она не вышла.

Падре улыбнулся, думая о любопытной девочке, пожелал ей, чтобы больше никто ее там не застал, и отправился на боковую, потому что неделя предстояла долгая.

Празднества вызывали у него двойственное чувство. Душа его радовалась, когда он видел все эти приготовления, ему нравились праздничный блеск, сияние свечей в ночи, барабаны на улицах, удвоенный пыл прихожан, расширенные глаза детей и молитвы, хором возносимые к небу. Нравилось даже слушать, как толпа восторженно кричит Деве “¡Guapa![2]¡guapa! ¡guapa!” Однако его пугали безрассудные обеты иных прихожан, ползущих на коленях по каменистым дорогам следом за скорбной процессией, он страдал, когда они бичевали себя до крови, полосуя нанесенные накануне раны. Гноящиеся спины и колени, пронзенные ладони и крики боли – все это казалось ему напрасным. Он опасался столкновений между братствами и охватывающей деревню истерии. Эти несколько дней тянулись для него дольше всех других дней в году. Еще больше, чем о душах, он пекся о телах, готовых к любой жестокости и любому насилию, и постоянно был настороже.

Страстная неделя и на этот раз проходила как обычно – с привычными безумствами, молитвами, надеждами и общей истерией. Христа повели на смерть, сухое дерево креста под пятничным солнцем трещало так сильно, что прихожане в страхе разбежались. В субботу, объявленную днем молчания, никто, даже самый отъявленный безбожник, не произнес ни слова. А в воскресенье Христос и Пресвятая Дева снова появились на улицах, и их радостно и шумно встретили. Воскрешение сопровождалось таким ликованием, будто возродилась к жизни вся мертвая деревня Сантавела. Сама природа будто оживала, в последний раз встряхнувшись под порывом ветра, чтобы сбросить с себя ошметки зимы.

С наступлением темноты голубая Мадонна и ее Сын, обойдя окрестные земли, вернулись в церковь. Их проводили до дверей, крест снова занял свое место позади алтаря, и священник со вздохом отдал ключи шести женщинам, которым назавтра предстояло раздеть Пресвятую Деву и подготовить ее к возвращению на небеса.

В понедельник на рассвете деревенские женщины вошли в неф.

Восемь часов спустя по всей деревне, из конца в конец, поднялся шум.

Свершилось чудо.

На паперти, куда несколько минут назад, призывая падре и возвещая о чуде, выбежала одна из шести женщин, которым поручена была забота о голубой Мадонне, теснилась толпа.

В эту Страстную неделю у Мадонны выросло сердце – сердце из крови и света!

Но поскольку никто не имел права видеть наготу Пресвятой Девы, никому не позволено было взглянуть и на это сердце. Самому падре пришлось долго упрашивать стражниц впустить его в церковь.

Его провели в комнату, где возвышался остов святой, и он уже с порога увидел собственными глазами, как трепещет в самой середине куклы из соломы и металла великолепное красное с золотом сердце, словно подвешенное в пустоте.

Отец Пабло не склонен был верить в чудеса, но и он, увидев это, на мгновение лишился дара речи. Он медленно и почтительно, будто опасаясь развеять мираж, приблизился к Мадонне и, подойдя на расстояние вытянутой руки, разглядел вышитое сердце, привязанное к остову множеством цветных ниток и вздрагивающее от легчайшего дуновения.