Сшитое сердце

Теперь ты умеешь с помощью святых исцелять мелкие телесные недомогания, ты умеешь освобождать души с помощью той, кого здесь называют Марией, но у нее много других имен, и ты научилась слышать жалобы и уроки умерших. Но запомни! Ты должна будешь бережливо распоряжаться своей силой – молитвы первой ночи можешь применять когда тебе заблагорассудится, но если не хочешь утратить те, что получила во вторую ночь, ты должна произносить их лишь тогда, когда чужак попросит тебя о помощи. Близким ты ее оказать не сможешь. Что же касается заклинаний третьей ночи, тех, которыми призывают духов, их можно использовать лишь один раз за столетие: как только ты произнесешь одно из них, ты тотчас его забудешь. Берегись – взывать к потустороннему небезопасно, мертвые не всегда благожелательны, и эти последние заклинания обладают собственной волей. Помни, что существуют живые слова, опаляющие умы, в которые вселяются. Я передаю тебе эту шкатулку. Откроешь ее через девять месяцев, день в день, не раньше. Если не устоишь перед искушением, потеряешь все, чему до сих пор научилась, как до тебя потеряла это твоя мать. Прощай.

Шкатулка

Еще совсем ребенком Фраскита уединялась с шитьем. Мать очень скоро заметила ее сноровку, то, как удивительно она владеет иглой, и смеялась, глядя, как девочка пришивает оторванную пуговицу или кропотливо подрубает край.

Фраскита набила руку, зашивая прохудившиеся штаны, и от штанов к штанам нитка ложилась все ровнее, стежки становились все более мелкими, движения – быстрыми, глаз – верным.

На время предшествовавшего инициации поста Фраскиту от шитья отлучили. Для нее это было тяжелым лишением, и потому сразу после Пасхи девочка с удвоенным пылом вернулась к работе.

До тех пор Фраскита, штопая, стремилась воспроизвести переплетение нитей ткани, воссоздать ее и так в этом преуспела, что работа становилась невидимой. Напрасно отец искал протертые места на коленях или в промежности своих штанов – они были как новые. Но после Страстной недели Фраските наскучило такое смирение, и она все чаще показывала свое искусство. Теперь простыни были усыпаны крохотными белыми цветочками, а на шрамах ткани, прикрывая соединенные края раны, замелькали еле заметные птички. Белым по белому, черным по черному – штопка дала ей возможность приобщиться к вышивке, и на материнских шалях появились розочки.

Только рукоделие и помогало Фраските устоять перед грозным искушением, перед шкатулкой, стоявшей в углу ее комнаты.

Тяжелый, черный, грубо сработанный куб ее ждал. Деревянную поверхность, покрытую патиной, так и тянуло погладить.

Углы шкатулки, конечно, обтерлись за века, но ни один жучок, ни один древоточец ни разу не позволил себе полакомиться ее темной плотью.

В первое время Фраскита садилась перед шкатулкой и часами ее разглядывала, пытаясь слиться с сумрачной материей, так в нее всматривалась, что вскоре знала каждый след от сучка. Она до того сосредоточивалась на этом предмете, что начинала кружиться голова.

Но шкатулка не поддавалась, шкатулка даже не приоткрывала свою тайну.

Теперь Фраскита могла выходить из своей комнаты когда ей заблагорассудится. Она бродила по окрестностям со своим маленьким стадом, а вернувшись домой, помогала матери по хозяйству, потом бралась за штопку и штопала усердно, стараясь забыть про шкатулку.

Поначалу Фраскита думала – ей ни за что не продержаться девять месяцев, не устоять перед неодолимым желанием открыть шкатулку. Не раз она уже готова была приподнять крышку, которую не охранял никакой замок. Но, подумав о матери, которая совершила эту ошибку до нее, отводила руку.

На десятое воскресенье после Пасхи Франсиска начала в кухне обучать ее действиям.