СССР-2010

– У нас здесь тихо, – сказал Кружилин, – и так и должно оставаться в будущем. Я не позволю превращать республику в полигон для шпионских игр. Хватит уже… допрыгались.

– Простите?

– Допрыгались, говорю! – рявкнул Кружилин. – Спецмероприятие, потом террористы, а теперь еще и шпионов подавай! Если так, мне не проблема выслать все делегации в двадцать четыре часа. Особый контрразведывательный режим для Ижевска никто не отменял. Это не Золотое кольцо – нечего тут смотреть!

– Товарищ генерал, я, как и вы, подчиняюсь указаниям Москвы.

Кружилин нехорошо осмотрел меня

– Тебе жить. Я сказал, ты услышал. Иди.

Выходя из здания УКГБ, подумал, что что-то я упустил… что-то важное. Ага… вот что. Спецмероприятие. Что за спецмероприятие? И почему я ничего о нем не знаю?

О Маше я, честно говоря, забыл… когда живешь один, привыкаешь как-то отвечать за себя самого – и только. Пока ехал, думал, что у нее хватит ума довести до конца то, что я грубо прервал. Но оказалось, нет. Она каким-то образом отстегнула наручник и теперь сидела на кухне и даже заварила чай с мятой, за что ей респект. Мята у меня была выращенная на огороде (не моем), сушеная.

Я сел на другой стороне стола, налил чай и выложил на стол лекарства, которые купил. Настойку пустырника, в том числе… помогает.

– Мы жили… – она говорила, глядя в пустоту, – мы жили в обычном вашингтонском пригороде, в Джорджтауне. Был когда-нибудь в США?

Я отрицательно покачал головой.

– Отец был лоббистом. Это такие люди, которые знакомы с политиками и помогают продавливать решения, нужные тем или иным фирмам. За деньги, естественно. У отца это хорошо получалось, и кроме того… вашингтонские политики – это своего рода… каста. Ближний круг. В него сложно проникнуть, но если ты стал своим – ты знаешь очень многое… и можешь влиять очень на многое. Не счесть законов, которые были приняты, потому что так этого кому-то захотелось. Отец был очень умным…

– Можешь не рассказывать.

– Но я хочу! Эта Николь… она познакомилась со мной в старшей школе. Я думала, что она моя подруга. Привела ее домой… отец и мать были не против… должна же я была как-то социализироваться. Потом оказалось, что она установила у нас подслушивающее устройство. Ее отец входил в спецгруппу, которая шла по нашему следу.

Дети шпионов. Весело.

– Папа… он не был военным. Он не был бойцом. Он не был героем. Он был просто офисным клерком. По выходным – он ездил в Уоллмарт и закупался продуктами на всю неделю. И когда ФБР пришло за нами… он не смог ничего отдать, кроме своей жизни. Он просто отдал свою жизнь ради нас… и ради агента, которого он спасал.

– Ты знала о том, кто твои родители?

Маша покачала головой. Потом кивнула:

– Я всегда знала… что с нами что-то не так. Но не знала, что именно. Мама… рассказала мне перед тем, как… нам пришлось уезжать. А с папой… с папой я так и не успела поговорить.

– А Николь? Ты уверена, что это она?

– Да. Я уверена…

Уверена.

У меня в стенке был бар, а там стояло спиртное, которое стояло там годами нетронутым. Но сейчас я прошел к бару, взял чешский хрусталь и коньяк «Арарат», подаренный мне покойным Володькой. С ними вернулся на кухню, разлил…

– Кто такой Михаил Ефимович?

– Он мой… двоюродный дядя… по материнской линии. Когда мы приехали в Москву… он устроил маму работать на Гостелерадио, а меня – в университет. Смешно… все учили английский, а мне приходилось учить русский.

– Они убили моего друга, – сказал я.

– Что?

– Что слышала. Мой друг. Он жил в Ростове-на-Дону. Кто-то выманил его из города, его пытали, потом отрезали голову.

Маша поднесла руки ко рту. Я не переигрывал, нет. Помню, как мы освобождали бабу, жену советника, которая поехала в какой-то кишлак за пределами Кабула, чтобы там вылечить какую-то хронику… вылечила. Потом с ней мы километров семь уходили к вертолетной плошадке… просто потому, что ближе вертолет сесть не мог. Я тогда понял, что женщина может вынести очень многое, наверное, больше, чем мужчина.

– Идет война. С половиной мира. Стоит только нам дать слабину, – я многозначительно посмотрел на Машино перемотанное запястье, – и нам крышка. Самая мимолетная слабость – и нам конец. Нам всем…

Я встал.

– Собирайся.

Примерно минут через двадцать мы вышли из подъезда – и тут.

– Саня…

Б… а, это что за явление Христа народу?

– Саня… сколько лет, сколько зим…

И тут я вспомнил…

– Саня… ты откуда?

– Да вот… прямиком из Германии, а? Думаю, дай зайду.

Впечатляющий нос моего… нет, не друга, этот тип мне не друг, уставился на Машу.

– Твоя жена? Поздравляю. Сударыня…

Обалдевшая от напора Маша позволила поцеловать руку.

– Георгий Гельман собственной персоной.

Маша что-то сказала, но Гельман уже ее не слушал.

– Тезка, слушай… я так-то занят.

– Занят. А что на вечер не приходил, а? Брезгуешь старыми школьными товарищами? Ай, нехорошо.

– Жор, я реально спешу…

– Момент…

Визитка перекочевала в карман моей ветровки.

– Позвони. О’кей? Есть новости. Реально – не пожалеешь.

Садясь в машину, я увидел и машину Гельмана – «пятьсот шестую» «Волгу»[44]. Жирует, жирует товарищ…

– Кто это? – удивленно спросила Маша.

– Ты ему поверила?