Читаем СССР — Империя Добра полностью

«Наша трагедия, милый друг, что мы, русская интеллигенция, выросли в безмятежном лоне крепостного права и революции испугались не то что до смерти, а прямо — до мозговой рвоты… Нельзя же так пугать нежных людей! А? Посиживали в тиши сельской беседки, думали под пенье птичек: „А хорошо бы, в самом деле, сделать так, чтобы все люди были счастливы…“

<…>

Земной шар мечтали мужичкам подарить. А нас, энтузиастов, мечтателей, рыдальцев, — вилами… Неслыханный скандал! Испуг ужасный… И начинается, милый друг, саботаж… „Не хочу, попробуйте-ка — без меня обойдитесь…“ Это когда Россия на краю чёртовой бездны…

<…>

А народ, на семьдесят процентов неграмотный, не знает, что ему делать с его ненавистью, мечется, — в крови, в ужасе…»

Как всё это трагически похоже на оценки Блока! Но стоит ли удивляться — ведь очень разные как художники и личности, Блок и Алексей Толстой оба были глубоко русскими людьми, современниками друг друга, а при этом умели точно и тонко наблюдать окружающую их жизнь. Большой художник всегда выхватит из современной ему эпохи главное, типичное! И поэтому это главное у всех больших художников окажется сходным — как у Блока с Толстым.

Но вернёмся к монологу Сапожкова:

«И в нашей интеллигенции нашлась одна только кучечка, коммунисты. Когда гибнет корабль — что делают? Выкидывают всё лишнее за борт… Коммунисты первым делом вышвырнули за борт старые бочки с российским идеализмом… И народ сразу звериным чутьём почуял: это свои, не господа, эти рыдать не станут, у этих счёт короткий… Вот почему, милый друг, я — с ними, хотя произращён в кропоткинской оранжерее, под стеклом, в мечтах…».

Лишь очень эмоционально глухого человека могут оставить равнодушным эти честные и горькие слова. И их правду в 1918 году, в реальном масштабе времени, понимали лучшие, не сгнившие как личности представители даже высшего класса. Наиболее известным примером здесь надо назвать, конечно, графа Игнатьева — Генерального штаба полковника царской армии, генерала Временного правительства, а впоследствии — генерал-лейтенанта РККА. Однако я напомню ещё об одном — волнующем и показательном — примере.

Вдова князя Мещерского могла в начале революции сбежать с грудой бриллиантов за границу, но сама отдала ключи от банковских сейфов в руки революционных матросов. Затем она пошла на биржу труда, где, имея консерваторское образование, предложила народной власти свои услуги в качестве учительницы музыки, пения и т. п. Невежественный грубый народ, веками видевший от образованного класса в лучшем случае лишь брезгливую снисходительность и «барское» участие, издевательски отверг искреннее решение княгини. Ей было заявлено, что для княгинь работы нет.

Как же поступила эта рафинированная аристократка с польской родословной? Она спокойно возразила, что только что, перед ней, женщины уходили с направлениями. А когда ей предложили место посудомойки в рабочей столовой, согласилась! И два месяца мыла грязные миски. Делом доказав народу свою готовность к грязной даже работе, она обрела его доверие — вскоре княгиня стала заведующей столовой. То есть обрела возможность служить народу уже и частью своих знаний.

Насколько мелкими и мерзостными на фоне этой фигуры, о которой рассказала в конце 80-х годов в журнале «Новый мир» её дочь, выглядят все эти Милюковы, гиппиусы, Мережковские, Куприны, пепеляевы, колчаки, Деникины, Львовы и Черновы…

Однако у них-то хоть какие-то психологические если не оправдания, то обоснования их поведения имеются — у них отняли их сытую барскую жизнь. Но как окончательно мерзко и мелко выглядят даже на фоне своих исторических предшественников фигуры многих современных нам деятелей культуры, науки, образования! Им-то сытую жизнь обеспечила как раз Советская власть! И ругают они её не потому, что она о них плохо заботилась, а потому, что желают иметь сытую жизнь и при антисоветской власти.

Тьфу!

Перейти на страницу:

Похожие книги