СССР: вернуться в детство 3

— Сегодня не нужно, — торопливо вклинилась секретарша, — этого у нас в повестке нет, возможно, мы рассмотрим вопрос на одном из следующих заседаний…

— Очень жаль, — покачала головой я. — С другой стороны, к следующим заседаниям как раз выйдет вторая его публикация.

— А твой друг — тоже пишет? — снова трагически заломив брови, спросила поэтесса. Вообще, странный вопрос, учитывая, что я только что сказала. Ну да, поэтессам свойственно странное.

— Мы пишем вместе. Редакция журнала «Костёр» предложила поработать над продолжением той книги про Железногорск, о которой я упоминала. Мы отправили рукопись второго тома, сейчас работаем над третьим.

— Но это же уму непостижимо… — подала голос ещё одна дама. — Вы представляете себе, вообще, какой это объём работы?

— Конечно, представляю, — засмеялась я. — Больше вам скажу, я даже веду свою статистику. С того момента, как мной было принято решение о начале писательской деятельности, прошло практически ровно два года. Объём изданных за этот период произведений составляет порядка семидесяти авторских листов — в прозе! — подняла палец я, потому как в стихах совсем по-другому считается, — а это два миллиона восемьсот тысяч знаков. Поделим на семьсот тридцать дней и получим три тысячи восемьсот девяносто знаков в сутки. Четыре тетрадных страницы в линейку. Мизер, на самом деле.

И это я ещё про черновики фантастики никому не говорю, которые у меня лежат в товарном количестве.

— Но ведь надо ещё иметь, что сказать! — почему-то возмущённо воскликнул солидный дядька с бровями.

— Ну, если вам нечего сказать миру, — приветливо улыбнулась я, — вы можете приносить пользу Родине в другой области.

Отдельные товарищи писатели несколько злорадно захихикали. Дядька сердито покраснел:

— И всё же, я считаю, что подобная гонка за объёмами, стремление угодить массовому читателю — это заведомая сдача позиций настоящей литературы! Тяготение к развлекательным жанрам принижает высокое звание творца и низводит его до уровня ремесленника, каковым он является в условиях капиталистического мира с его тенденцией ухода и даже, я бы сказал, бегства от действительности.

Ты глянь, какой пассаж!

— Вот это вы мощно! — почти восхитилась я. — Репетировали? Или экспромт? Как я рада, что в Союзе писателей столько серьёзных и умных людей! Мощная аналитика, глубокая подача… — я выразительно щёлкнула застёжкой портфеля, вынула и аккуратно развернула письмо, полученное мной вместе с печатной машинкой: — Вот тут, за подписью шестидесяти восьми товарищей из Московского отделения Союза писателей, сказано, что они высоко ценят моё стремление следовать методам соцреализма. Должно быть, все они погорячились, и первоначально им следовало обратиться к вам за консультацией.

С противоположного конца кто-то усмехнулся, и я, как говорил эмигрант Набоков[43], «со стеклянной ясностью» поняла, что в местном писательском сообществе далеко не все единодушны. Жабогадюкинг практикуют. Понятно-с.

— Знаете, — обратилась я к присутствующей публике, — если вдруг по какой-то причине вам сложно принять решение, я могу обратиться в Московское отделение. Объясню ситуацию. Попрошу рассмотреть мой вопрос заочно…

— Спокойно, спокойно товарищи! — суетливо вскочила секретарша. — Опять чтоб разговоры о неспособности региональных отделений принимать самостоятельные решения… Минуту! Ставлю вопрос на голосование! Кто за то, чтобы в порядке исключения, ввиду очевидной профессиональной склонности, принять Шаманову Ольгу Александровну в союз писателей? Прошу голосовать… — к моему удивлению, все как один, включая сердитого дядьку, подняли руки. — Единогласно! — торжественно объявила рыжая секретарша и немедленно вручила мне явно заранее заполненный членский билет. Даже фотка там была — такая же, как на двадцать первом номере «Роман-газеты» за нынешний год. Интриганы хреновы, блин.

Поздравляем, творческих удач, тра-ля-ля. Перерыв три минуты, чтобы выступающий (то есть я) мог бы собрать своё барахло.

Я выглянула в выставочный зал:

— Вов, помоги с журналами…

— Судя по довольной улыбке, можно тебя поздравить?

— Ага, — я показала маленькую красную ксиву с фоткой. Он вытянул у меня из рук, деловито развернул:

— Красавица!

— Да ну тебя!

— Чё?! Я правду говорю. Пошли талмуды твои заберём.

Мы с Вовкой выгреблись в выставочный зал, снова упаковали журнальчики и поехали домой. По ходу дела я рассказывала о «радушном приёме».

— Чуть, блин, не обвинил меня один в капиталистических… как это… забыла, прикинь? Что сильно развлекательное.

— Ага?

— Хорошо, у меня то письмо с лета с собой было. Так бы, подозреваю, притопили меня.

— Отправили бы дозревать?

— Типа того. И так засомневались: я ли столько книжек написала? Давай соавторами интересоваться, — я фыркнула. — Хотела без палева тебя паровозом протащить — нет ведь, захлопали крыльями, запаниковали…

— Да мне-то нахрена?

— Пусть будет, карман не тянет.

— И какая от этого членства выгода?

— Да не знаю пока. Ну, гонорары должны быть повыше. Минималка не сто пятьдесят за авторский лист[44], а двести пятьдесят.