Однажды, классе во втором или в третьем я училась, приходил в школу какой-то агитатор из природоохранного общества, так красиво всё рассказывал, и главное – о пользе деревьев в городе. Как-то он зацепил тополя. И мы, несколько девчонок со двора (дурынды с инициативой), буквально через пару дней нашли обрезанные тополиные ветки. Видать, дорожная служба или дворники вдоль проводов деревья подреза́ли и часть мелких обрезков растеряли. Так мы все эти ветки собрали и тупо за домом навтыка́ли.
За два дома от нас нам попалась лавочка, и мама поставила поклажу – отдышаться.
– Не устала?
– Не-а, – помотала я головой. – А ты? Может, я за санками сбегаю? Радиолу поставим.
– Да нет уж, – мама махнула рукой, – чего тут, этот дом пройти, да ещё дом...
Стоять просто так было скучно. Понимаете – совсем позабытое чувство переполнения
– Я тогда с горки съеду?
– Ну, иди.
Я с удовольствием скатилась с горки. Трижды! На третий раз, сидя внизу подумала: а может, оно не сразу произойдёт? Ну, забывание вот это? Не резко? Может быть, детское и наивное постепенно выдавит меня, взрослую тётку, да так, что от моих воспоминаний и следа не останется?
И я снова буду переживать лютый ужас перестройки и девяностых как в первый раз, не имея возможности хотя бы минимально подстраховаться?
Да ну, нафиг!!!
Я легла на снег, раскинув руки, и уставилась в бледное зимнее небо. Почти как Андрей Болконский в небо Аустерлица.
После сна в автобусе моя память никуда не пропала! Всё я помню.
Или нет? – как будто ехидно спросил кто-то.
Это так меня испугало, что я судорожно начала перебирать всё, что я могла бы помнить – и забыть. Занятие, в сущности, дурацкое и бесполезное, ибо, если уж что-то забыл – фиг ты его таким образом реанимируешь! Но имя алабая, написанное на руке, я держала в памяти чётко: Акташ. И Вову помнила. И множество подробностей из нашей с ним жизни.
– Оля, ты чё там? – обеспокоенно крикнула мама.
– Иду! – я подскочила и побежала в горку, втыкая носки валенок в ямочки, продавленные в склоне вместо ступенек.
Я здесь. Но имя Акташа, пожалуй, стоит записать и сохранить как-то более капитально.
ДОМ
Подъезд встретил по-советски ухоженно. Деревянная дверь на пружине, крашенная краской, которую я про себя называла «официальный зелёный». Это нечто такое средней интенсивности, но не растительного, а больше минерально-зелёного цвета. Малахитовый, что ли. Иногда шла партия, в которой больше угадывалось морской волны. Очень любили такими цветами красить подъезды: перила, двери и нижнюю часть стен, которые называли «панели».
И ни одной двойной двери у квартир, не то что металлической, а даже деревянной. Лет через семь-восемь, однако, это начнётся, а пока народ жил беспечно. Двери были самые простые, чуть ли не из реечного каркаса, обшитые фанеркой. Максимум, чем люди выделялись – кто для красоты наборными реечками обшил, кто особенно покрасил. Самыми пафосными казались мне двери, оббитые блестящим, словно глянцевым дермантином, с обязательной поролоновой подкладкой, от чего дверь приобретала вид слегка надутый, и с красивыми мебельными гво́здиками-цветочками.
Причём, вся эта красота делалась именно снаружи, в подъезд. Что уж у них там внутри квартир было, я не знаю.
Бабушка увидела нас, захлопотала. А я смотрела на неё и думала, что здесь она моложе, чем я была
Мама что-то отвечала, а я хлюпала носом и боролась с валенками. Они не отдавали ноги, хоть я и вставала на правый носок левой ногой, чтобы правую выдернуть.
Ой, вэй...
03. ОТ ПЕРЕМЕНЫ МЕСТ...
ЖИТЬЁ ПРОСТЕЦКОЕ
В конце концов меня освободили от валеночного плена, оперативно выпростали из шубы, и я пошла мыть руки. Первейшее дело, без этого никак.
Квартира эта была получена за три года до моего рождения, когда из района танка* расселяли старые дома. Вот там, всего лишь в двухкомнатной квартире, жила раньше вся огромная бабушкина семья.