СССР

31-го декабря советский бог шел по великой стране, не замечая счастливых и скорбных, замученных и расстрелянных без вины, лауреатов и аутсайдеров, задавленных автомобилями и покалеченных на заводской службе, висящих на доске почета и повесившихся за ее пределами, гениев и безмозглых, мертвых во гробах и живых во Христе, застрявших в лифте и завязших в болоте, приехавших на вершину и вылезших из топи, глядящих вдаль и скорбно насмотревшихся; не обращая внимания на любимых, ненавидимых, одаренных, неимущих, пьющих и непьющих, берущих и дающих, раздетых и одетых, живых и мертвых, позитивных и негативных (в ВИЧ-контексте и без него), прекрасных и уродливых, целомудренных и блядовитых, старых и молодых, видящих и видевших…

Идущий по стране бог затронул почти каждого.

Советский бог Алкоголь.

Видеосалон постепенно заполнялся народом. Были всякие: от полуспившихся грузчиков или скучающих одиночек-инженеров/бухгалтеров с завода до интеллигентов с дамами на первом свидании. На стенах тесного коридора при входе висели потрепанные плакаты с голливудскими актерами, актрисами и постеры разных фильмов.

Петька торопливо отдал деньги за вход и юркнул в низкое помещение «Видеоподвала» в надежде занять место получше. Сразу за компанией студентов с бутылками пива, разговорами разбавляющих ожидание, когда выключат свет, чтобы начать сеанс, в дальнем конце зала, у батареи темно-зеленого цвета, почти в обнимку расположились Серега и Света. Петька подсел к ним.

Поздоровались, обменялись новостями и слухами. Серега жил в Петькином дворе, а Света в соседнем. И ходили все, конечно же, в одну школу (только Серега со Светой были на год постарше).

Наконец свет погасили. На экране телевизора пошла заставка студии, началось кино… Гундосый голос переводчика объявил название.

– «Кошмар на улице»?! – изумился Петька. Он-то пришел совсем на другой фильм.

– Это же про Фредди Крюгера вроде? – не понял Серега. Света нервно поджала губы, посмотрела на своего парня, который тоже ответил ей тревожным взором стремительно темнеющих глаз. А Петька уставился в маленький экран, который будто стал отдаляться, словно вжимаясь в стену, в пространство. Картинка в телевизоре, наоборот, как бы наползала на зал, забирая с собой зрителей…

Посетители видеосалона исчезли, буднично и бесследно. Петька потерянно огляделся. Серега и Света тоже пропали: он связался с нехорошей компанией после армии, стал наркоманом и умер от передоза в темном подъезде; она после школы пошла по рукам, став элитной шлюхой, а в лихолетье ей перерезали глотку…

Петр поднялся со стула, оглядел полутемный подвал, устало вздохнул, взял метлу и пошел на улицу. Повсюду, как всегда, валялся мусор. Под вязами опять насрали.

В уборке территории перед заводом текстильной продукции принимали участие: парторг (похмельный седой мужик), комсорг (довольно юная социально-активная девушка), начальник цеха (почти всегда страдающая недосыпом полустаруха) и простые рабочие люди.

Грабли, мётла и лопаты… Чистота земли, чистота души, чистота страны… Красота космоса, сутулость неправды, небывалость бытия… Окейчики, ребятушки… Но всё же – насколько ебическая жопа вон у той комсомолочки.!. Эпическая прическа Бога вместо бороды… Мести вместе, шатать честно, грести грустно… Кратер на луне, кратер под водой, кратер на картине… Катерина, Марина, Ирина… Всплеск ультрамарина, выводок за поводок, мусор на савок… Соло под гитару, сам валяюсь пьяный, кожаный кусок… А вот говна кусок, и только что его убрали… Но через космос полетим, и никуда ж не денешься, но и планету не оставишь… Пересмерть и воскрешение нации заводской, трубопродув и воскресение, трупорасход и разложение… Летит по миру небо, сверкают звезды в глубине, сидит бухой на глыбине… Переманил меня наш комсомол ебучий… Опять грозил всем наш генсек великий… А шоколадные какашки снова на совке… Из воска все основы, из стали все опоры, из меди все запоры… Трахал треугольник, плакал старый школьник, серая судьба без капли молока… Цок-поцок, красное копытце, заметает осень сердце у девицы… Мед полей, мед метлы и мед славы… Старый апрель, слишком старый… Окать, акать, какать и срать… Жизнь уже не пытаться понять…

Перестав незримо бредить, парторг тряхнул седоволосой головой и увидел Эпштейнов (мужа и жену), идущих по дороге прочь.

Внутренне прихуев, парторг обратился к прогульщикам:

– Эпштейны! Вы почему не на субботнике?!

Супруги с улыбками поглядели на него:

– А мы евреи. Мы в субботу не работаем.

Чернобыльский саркофаг, казалось, фонил темнотой. Яркая ночь над окраиной Припяти трещала счетчиком звезд.

Михаил открыл банку тушенки и сел есть под трескотню радиоэфира (старый приемник стоял на столе, чтобы экранировать воздействие Чумака: такое прозвище носил один из местных мутантов, способный гипнотизировать людей на расстоянии выстрела как минимум дробовика).