Ссудный день

В выпускном классе у них был модуль по Ссудному дню и новым нациям. Учителя – те, кто остался, кого не закопали в зачетной зоне футбольного поля при школе имени Франклина Рузвельта, – пели дифирамбы кланам Ссудного дня. Типа ура настоящим героям! Если бы не они, все поколение Гэвина отправилось бы умирать на фальшивой войне. Включая Гэвина, конечно, спасибо долбаному равноправию.

Учителя вечно зачитывали книгу Толботта и распинались о том, что дело стрелков правое. Ученики ходили со смартфонами наготове, спеша заснять всякого, кто не носит в руках иссиня-черную книгу и не выражает безоговорочного принятия нового порядка.

Учителя обосновывали правоту стрелков многолетним притеснением мужского населения. Дескать, мальчикам в младенчестве уродовали гениталии, суды были предвзяты к мужчинам по части опеки над детьми и дележа имущества при разводе по обоюдному согласию. А в тюрьмах сидело столько мужчин, что показатель самоубийств среди мужского населения более чем в четыре раза превышал тот же показатель среди женщин.

На семинаре им как-то показывали обучающий фильм: бульдозеры сгребают огромные кучи чего-то гниющего. Над кучами кружили стаи чаек. Одна камнем ринулась вниз, подхватила что-то и пролетела прямо перед камерой. В когтях у нее было зажато человеческое ухо. Горы серой тухлятины, по которой ездили гусеницами бульдозеры, состояли из бессчетных человеческих ушей.

Всем ученикам полагалось знать книгу Толботта наизусть и по требованию декламировать из нее любое положение.

Полагается награда за информацию, которая приведет к аресту лиц, использующих любую другую валюту, кроме толботтов.

Гэвин как резидент-иностранец ни на какую награду рассчитывать не мог.

Теоретически ему следовало бы радоваться новому порядку. Только никто не говорил о пролитой крови. О том, что в стенах школьного кафетерия остались дыры от пуль там, где шли расстрелы. Ясное дело, идея отдельной страны для геев очень ему импонировала, но в целом чувства он испытывал противоречивые. Это все равно что встретить молодого священника в футболке в облипочку, а у него стильные такие, брутальные татухи, и он священник, а руки у него такие накачанные, и среди татуировок свастика виднеется. Вот такая вот удача: не знаешь, радоваться или прочь бежать.

Гэвину еще не приказали нашивать на одежду розовый треугольник, однако, походу, это было дело времени. Только выбирать-то все равно не приходилось. В новой реальности он мог лишь пойти домой и ждать у телефона.

* * *

В Прежние Времена пальцы Уолтера замедлили бег по клавиатуре, следуя темпу речи Толботта. Старик излагал идею денег с ограниченным сроком годности. Как они создадут беспощадный климат, в котором люди будут изо всех сил зарабатывать и тратить. Такие деньги из ресурса превратятся в средство, перестанут держать людское время и энергию запертыми в сейфах.

Дело шло медленно. То ли от потери крови, то ли от старости Толботт едва ворочал языком.

Принцип фатального диссидентства гласит: общество так долго действовало против некоторых индивидов, что навсегда утратило их доверие. Эти индивиды всегда будут противопоставлять себя ему, даже если их интересы будут совпадать с общественными.

Схватив ртом воздух, Толботт очнулся. Голова безвольно висела на тощей жилистой шее, корка засохшей крови потрескалась в морщинах, светлые борозды пролегли через лоб и лучиками расходились из уголков глаз. Красные струпья осыпались ему на плечи, а он диктовал:

Люди готовы восхищаться красотой и гениальностью, но не их сочетанием. Оба дара у одного человека представляются вопиющей несправедливостью, и тогда один или оба надлежит уничтожить.

Уолтер проверял список каждый час. Имена появлялись и исчезали, те же, которые оставались, начинали быстро набирать голоса. Особенно политики. Толботт засыпал, уронив голову на плечо, а Уолтер лез обновлять список. Потом новый папаша, всхрапнув, просыпался и сразу начинал говорить.

Наркотики популярны потому, что включают лихорадку или безумие по требованию. В отличие от болезни, наркотики позволяют синхронное заражение, помешательство и исцеление групп людей.

Провозгласив что-нибудь такое, старик опять впадал в ступор.