Ссудный день

Уолтер должен был посулить им миллион долларов. Пообещать каждого сделать принцем в прекрасном новом мире. Уолтеру это совсем не понравилось, учитывая, что сам он не получил пока ни цента. Чтобы потянуть время, он взял миску с холодным дошираком, на всякий случай понюхал и осторожно приблизился к связанному Толботту. С помощью грязной липкой ложки он закидывал лапшу в разинутый старческий рот.

Путаясь языком в лапше, Толботт рассказывал ему о движении за гражданские права в пятидесятых-шестидесятых годах прошлого века. Прежде бесправные и притесненные шли за утешением в церкви и там выясняли, что в несчастьях своих не одиноки. Объединившись, они стали целой армией, и церковные лидеры, поняв это, повели их на борьбу.

– Эти группы… – вещал Толботт, плюясь и брызгаясь дошираком, – всякие группы взаимопомощи – это новые церкви.

Традиционные места отправления культа превратились в театры лицемерия, куда ходят для демонстрации статуса и добродетелей. Истинная церковь – это место, куда люди могут прийти и без страха рассказать о худших своих сторонах. Не для бахвальства, не из гордыни. Те, кто посещает такие группы, приходят туда побежденными. Они приходят рассказать о своем поражении. О своих грехах и слабостях. Признавая ответственность за свои поступки, они чувствуют единство с товарищами по несчастью. Именно там, в неожиданных «церквях», в компании торчков и алкашей Уолтеру предстояло выбрать офицеров для своей армии. Толботт заявлял, что величайшие армии мира были уничтожены бездельем. Там, куда Уолтер пойдет искать соратников, люди без возможностей, без внешнего врага и битвы уже становятся жертвами самих себя.

Уолтер в точности передаст слова Толботта тем, кого изберет сам. А дальше эти люди распространят весть среди узкого круга товарищей. Если стоящий перед ним, квир, Уолтер должен прельстить его картинами Гейсии, где он будет жить среди себе подобных. Если белый – расписать ему будущие горизонты Государства Арийского. Если черный – обрисовать прекрасную Блэктопию, в которой ему больше не придется никому кланяться.

– Приведи мне этих жертв выученной беспомощности! – распорядился Толботт, срываясь на крик. – Эти плоды вывода производства в страны третьего мира! Отдай мне этих несчастных, замученных социокультурным многообразием…

Тут он снова начал впадать в беспамятство. Едва слышно он прошелестел:

– Я подпишу счет. Мир твой.

И вновь провалился в беспокойный сон, полный доисторических кошмаров.

* * *

Как гласила книга Толботта, прежде соединенные штаты всегда были общностью общностей. Гражданские округа. Профсоюзы. Ассоциации. Студенческие союзы и клубы по интересам. После Ссудного дня самодостаточные выжили. Те же, которые зависели от щедрот прекративших существование властей или от внимания исчезнувших средств массовой информации, – такие братства и альянсы ушли в историю.

Та же участь постигла и семьи.

Братья договорились вместе пообедать. Встретиться в последний раз. Над небольшой придорожной закусочной высился такой огромный билборд, что на его фоне закусочная казалась еще меньше. «ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ».

Братья устроились за столиком у окна. Сидя напротив друг друга, они будто смотрелись в зеркало: тот же нос, те же глаза, та же прическа, та же поза с локтями на столе, и только выражение лица у каждого свое.

Подошла официантка в длинном клетчатом платье и фартуке с рюшечками. Держа наготове ручку и блокнот, она перечисляла:

– Суп дня сегодня похлебка из белой фасоли «Паула Дин»… Рекомендация шефа – филе белой рыбы «Ричард Спенсер» и салат с белым куриным мясом «Лестер Мэддокс».

– Дайте нам минутку подумать, – попросил ее один из братьев, Эстебан.

– Нам для начала две «Паулы Дин», – распорядился второй, Хавьер.

Когда официантка ушла, Эстебан вытащил из кармана пиджака горсть небольших белых пакетиков. Прямоугольные подушечки размером со старорежимную кредитку, запаянные с четырех сторон. Эстебан бросил их на середину пустого стола. На пакетиках черным маркером были написаны буквы – на некоторых «м», на некоторых «с».

– Тебе нет нужды эмигрировать, – сказал Эстебан, кивая на пакетики.

Хавьер повертел пакетик в руке, сжимая между большим и указательным пальцем.

– С черного рынка, – пояснил Эстебан. – «С» значит «слюна». Надо выжать в рот перед анализом на определение расы. Проверенный в лаборатории чистейший европейский материал.

– А это? – Хавьер потыкал пальцем в пакетик с буквой «м».

– Моча. Тоже могут потребовать. Смотри не перепутай.

Хавьер поворошил горку пакетов. Следы маркера расплывались на их глянцевой поверхности.

– Корявый у тебя почерк, – заметил он.

Эстебан пропустил это мимо ушей.

– Оставайся у белых, тогда мы сможем видеться. У меня дипломатический паспорт. Как член первого клана я могу свободно посещать все три страны.

Хавьер вертел пакетики. Из музыкального автомата звучала веселенькая кантри-музыка. По шоссе за окнами в обе стороны ехали машины и запряженные лошадьми повозки, а дальше, по ту сторону дороги тянулись до самого горизонта поля краснокочанной капусты. Глядя туда, Хавьер спросил:

– Зачем ты это сделал?