Стадия серых карликов

«Если не виноват, то чего прячешься? — покалывала мысль. — Разве кто-нибудь из них поймет, что человек закрылся ради работы по-творчески? Особенно Иван Где-то… А ведь войдут, взломают дверь…»

На площадке все громче раздавались нетерпеливые и решительные голоса. Некоторые с угрозой — разве мог знать несчастный Аэроплан Леонидович, что кикимора в морге заменила формулу спирта в Степкиных анализах, что Василию Филимоновичу надо было определяться в отношении рядового генералиссимуса. Поскольку на стаканах имелись его отпечатки пальцев, хотя бы выяснить, кто он: просто собутыльник, убийца или тоже жертва?

В дежурной службе Президиума Великого Веча Доброжилов завыли, затрещали, замигали всеми земными и неземными огнями сирены и датчики боевой тревоги. В мгновение ока собрались лучшие домовые-аналитики, просчитали ситуацию, нашли решение и дали команду ПДК Борьбы 124-а.

Команда прошла в тот момент, когда слесарь зазвякал инструментом, и под эти звуки Аэроплан Леонидович опустился на колени рядом с кроватью, намереваясь нырнуть под нее и притаиться там за огромными чемоданами, набитыми сериями «Параграфов бытия». В крайнем случае — крушить головы агрессоров знаменитым бордюрным камнем из собственного музея.

Как только он сунул голову под кровать, как тут же оказался перед пятиэтажным зданием на одной из центральных площадей столицы. Как ему удалось перенестись в центр Москвы, стоять перед входом необходимого Куда следует, читатель, надеется публикатор, не станет настойчиво интересоваться, понимая, что это доброжильская тайна.

В любое министерство Аэроплан Леонидович проникал без звука — в том смысле, что охрана всегда принимала его за своего, никогда не требовала показать документ вразвернутом виде. В этот Куда следует он, разумеется, похаживал и знавал, на каком этаже и в каких кабинетах руководят изящной словесностью. «Вот эта улица, вот этот дом», — по неизвестной причине вдруг замурлыкал Аэроплан Леонидович, распахивая дверь нужного кабинета.

Рядовой генералиссимус, как известно, индивидуум бесстрашный, но тут ситуация требовала не мужества, а понимания. Но какое понимание может быть, если он пришел жаловаться на Ивана Где-то, открыл дверь и… Увидел, конечно, не Ивана Где-то, на кого принес жалобу, потому что это было бы уж слишком, а своего родного нача-99 Толика собственной персоной — за своим столом, с теми же телефонами, и Лану!

Аэроплан Леонидович был, разумеется, озабочен странными явлениями, когда не только общественные процессы размочаливаются и завихряются, как им якобы вздумается, но и в штатно-кадровой политике стало твориться нечто умопомрачительное. Каким невероятным образом отдел-99 внедрился в этот Куда следует, причем без малейшего соблюдения принципа отраслевой ведомственности? Ведь одно дело Минтрямнибумбум, а совсем другое — словесные департаменты. «Нечаянно забрел в свой НИ-НИ?» — всполошился он, потому что надо было, по крайней мере, находиться час без сознания, чтобы входить в здание в центре, а опомниться чуть ли не возле кольцевой автодороги.

Он сделал шаг назад, взглянул на номер двери — неродной, 369 — й, а не 99-й! «Да они из первой девятки сделали тройку и шестерку. Перестроились, называется! И шкафа моего нигде нет!» — упало у него что-то, где должна была находиться душа.

— Кто к нам пришел?! — сладчайшим голосом заворковала Лана, бросаясь ему на шею. — Кто к нам пришел!

— Какими судьбами? — распростер руки и Толик, оставив недопитый чай.

«Сейчас узнаешь, счас», — мстительно думал рядовой генералиссимус, настойчиво все-таки пытаясь найти свой шкаф, за которым ему так сладко мечталось и творилось! Шкафа нигде не было. На месте Филиного разделочного стола, как его называли, в НИ-НИ, стояло что-то убого-стандартное, невыразительно темное, но импортное, к тому же украшенное развалившейся посреди столешницы черной дамской сумкой, объемом с солдатский сидор. «Светланы», — с тоской определил Аэроплан Леонидович.

— Не пойму, что у нас изменилось, — словно ничего не произошло, сказал он и по этой причине осматривался вполне легально.

Пришла пора угрызениям совести Толика и Ланы — пусть помучаются, пусть устыдятся своего коварства. Ведь позавчера он видел их — и Толик, и Лана шли в скорбной процессии за Кондратом Силычем во главе, правда, в последний раз на руководящем месте и вперед ногами. Побаивались оскорбить всю мощь минтрямтрямнибумбумовской скорби об усопшем, если не заговорили о делах, о видах на будущее? Живым ведь о живом, в том числе и о штатных вакансиях. Только теперь ему стало понятно, почему Лана все время всхлипывала, а глаза были у нее веселые-веселые — это были слезы радости. А Толик? Нацепил повязку, шел рядом с процессией, словно конвоировал ее, так ведь и он, Аэроплан Леонидович, состоял при траурной повязке. Предатели!

— Что-то своего стола не вижу, — он развел якобы в недоумении руки.