Стадион

Савва рассмеялся этому сравнению. Сейчас он уже откровенно злился на Ольгу. Ведь она Из–за своего каприза чуть не лишила его такого хорошего, веселого друга!

— Вы кое–чего не учитываете, — пьяновато и самодовольно усмехнулся он.

— Чего я не учитываю? — заинтересовался Сезочка.

— Вы не учли, какая она спортсменка.

— Ну и что же? — Севочка явно хотел подзадорить Савву.

— А вы думаете, что такую спортсменку могут послать куда–нибудь из Москвы?

— Не понимаю. Вы–то тут при чем? — дразнил его Севочка.

— А при том, что вместе с ней в Москве после окончания института останусь и я! — стесняясь своей любви, бахвалился подвыпивший Савва.

— Гениально! — посматривая на Волошину, Севочка расхохотался так громко, что его, наверное, было слышно внизу, на улице Горького. — Никогда б не додумался! Вы — гений. Мне казалось, что я великий комбинатор, но вы…

Волошина вдруг встала.

— Простите, товарищи, — сказала она, стараясь сдержать гнев и волнение, — но вы пришли слишком поздно, и у меня немного разболелась голова.

— Ольга Борисовна! — завопил Севочка.

— Я думаю, вам уже пора домой, товарищ Похитонов. Севочка, останьтесь на несколько слов.

В голосе ее было нечто такое, что гости послушались беспрекословно. Савва, нисколько не смутившись и не теряя прекрасного расположения духа, попрощался и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, Волошина обернулась к Севочке. Почуяв недоброе, он хотел что–то сказать…

— Вот что, Барков, — прозвенел голос актрисы, — уходите и запомните: эта дверь закрыта для вас навсегда. Вы хорошо меня поняли?

— За что, Ольга Борисовна? — пролепетал он.

— Вы очень хорошо знаете, за что, — ответила Волошина. — Странно, как это я до сих пор не поняла, что вы подлец. Специально для меня спектакль устроили? Да? Чтоб ноги вашей здесь больше не было. Вон!

Он вылетел за дверь, а Волошина тяжело опустилась в кресло. Что же теперь делать?

Тем временем перепуганный Севочка выбежал на улицу и только на тротуаре остановился и отдышался. Щеки его горели. Ничего подобного с ним никогда еще не случалось. Теперь, должно быть, Ольга Борисовна не пустит его к себе никогда. Такой Севочка еще никогда ее не видел. А он–то хотел доставить ей удовольствие, показать ей этого дурака Савву, жениха Коршуновой.

Конечно, виновата во всем только Коршунова. Тоже персона! Не удостоила пойти в ресторан! Какая гордость! Да, конечно, она всему причиной. И весь гнев Севочки пал на почти незнакомую, но оттого не менее ненавистную ему Ольгу,

Глава восемнадцатая

Шиллинг позволил Эрике переселиться из опостылевшего отеля в пансионат.

Эрика уложила чемоданы и в назначенный час была совсем готова к переезду. Шиллинг явился в сопровождении здоровенного лоснящегося негра–швейцара, который, как пушинку, подхватил вещи Эрики и снес вниз. Через минуту она уже сидела в машине, медленно пробиравшейся в сложном лабиринте светофоров Бродвея.

К удивлению Эрики, оказалось, что пансионат мистера Артура Шиллинга помещался на том же стадионе, где проходили тренировки, больше того — все в той же знакомой трибуне. Пансионат, и трибуна, и стадион — все принадлежало Шиллингу.

Пансионат состоял из длинного коридора, в который выходили двери десяти маленьких светлых комнат, очень похожих на картонные коробки. Потолок во всех комнатках был наклонным — над ним помещались сиденья трибуны, и поэтому все помещение напоминало мансарду, столовая и ванная находились в конце коридора. Вот и весь пансионат, если не считать его хозяйки, дальней родственницы Артура Шиллинга, пожилой, совершенно заплывшей жиром женщины, которая командовала девушкой–негритянкой, выполнявшей обязанности кухарки, горничной и прачки.

Эрика вошла в отведенную ей комнатку и засмеялась от удовольствия. Наконец–то она вырвалась из Нью–Йорка! Город обхватил ее, как спрут, и давил все сильнее и сильнее. Она, разумеется, не выжила бы в нем долго. Тут, на «Черном Драконе», наверное, будет легче.

Полная тишина царила в пансионате, и это казалось странным.

— Сейчас все спортсмены разъехались, — пояснил Шиллинг, — скоро здесь опять будет полно.

В дверь постучали, — массажистка Лора Майклоу, которая жила тут же, этажом ниже, пришла помочь Эрике устроиться на новом месте.

— Поручаю эту девушку вам, Лора, — торжественно произнес Шиллинг, ласково погладил Эрику по щеке своей мягкой, как подушечка, ладонью и исчез, чтобы появиться точно в назначенный для тренировки час.

И снова потянулись долгие однообразные дни. Правда, здесь дышалось легче, но зато нельзя было ступить шага, не чувствуя на себе острого, колючего взгляда хозяйки пансионата. Даже в кино, находившееся неподалеку от стадиона, Эрике не разрешалось ходить без Лоры Майклоу.

Часто девушка задумывалась о своей жизни, и ей становилось страшно. Неужели ей предстоит еще десять лет провести в этой тюрьме, без людей, без товарищей, без любимого, без семьи? Мысль об этом приводила ее в ужас.

— О, все очень скоро изменится, — многозначительно отвечал Шиллинг, когда она заговаривала с ним на эту тему.