Его тело то неподвижно застывало на много часов, как сейчас, не чувствуя ни жары, ни жажды, то стремительными, рваными движениями, носилось от цветка к цветку, замирая в экстазе над каждым совершенным творением великого мастера, впитывая мельчайшие фрагменты их форм и неповторимость палитры красок. Если бы кто-нибудь дал каждому маку этого луга имя, и попросил эволэка найти среди бесчисленной рати братьев-близнецов кого-нибудь конкретно, то ответ вогнал бы в шок любого учёного своей безошибочной точностью. Число потеряло смысл, превратившись в абстрактный термин из человеческой жизни, жизни не способной столь тонко
Иногда уединение нарушалось, приходили Она и Другая Она, когда вместе, когда порознь. Она человек, это эволэк знал совершенно точно. Её появление радовало, хотя человеком Он
Она была весела и добра, звонко смеялась, укоризненно отчитывала за шалости, чувствуя Его тягу к теплу и ласке. Но всё же… Внимательный взгляд её глаз немного настораживал, за беззаботным весельем всегда крылась тревога. Она пристально следила за жестами, мимикой, выслушивала странные речи, полные бесполезных попыток описать неуклюжим человеческим языком красоту открывшихся в последние дни явлений. Эволэк чувствовал напряжение в её натянутых нервах, словно Она чего-то ждала, какого-то знака свыше. Но каждый новый день не приносил долгожданной весточки, и человеческая душа, переполняясь странной смесью радости и разочарования, звала Его с собой в удивительный Мир Людей, наполненный переменчивыми вещами.
Кровать, то белоснежная, то закрытая тёмным туманом, но всегда мягкая и удобная, принимала в свои объятия уставшее за день тело, даруя ему покой. Распахнутые окна веранды не давали забыть запахи леса, донося его приглушённые песни. Иногда посреди ночи, разбуженный этим пением, Он сидел на крыльце, негромко вторя странным голосам, доносящимся из-под тёмного полога деревьев. Заложенный смысл не часто воспринимался сознанием столь же ясно, как Её человеческая речь, но был чист и прекрасен, наполнен светом двух огромных серебряных ламп, дружно движущихся по чёрному шёлку ночного небосвода.
Другая Она действительно была другой, но даже более близкой, чем Она. Ей было плохо, и Он знал, почему. Душа эволэка в ней схлопывалась в комочек едва различимого огонька, а человеческая сущность медленно и болезненно заполняла образующуюся пустоту. Другая Она никогда не плакала в Его присутствии, хотя
Она была совсем другой, но именно эта непохожесть заставляла сердце стучать спокойней. Словно в огонь тоненькой змейкой Она вливала ручеёк прохладной воды, не давая Ему вспыхнуть по-настоящему, и сгореть в собственном безумном стремлении согреть холодеющий камень, растопить лёд сердца Той, Другой. Каждый раз, когда Она Другая уходила, Он рвался следом, и не только телом. А Она прижимала эволэка к себе, выслушивая жалобные просьбы отпустить, подарить ещё минутку незабываемого чувства ментальной близости таких похожих душ. Но Она была непреклонна, и Ему оставалось только скулить вслед своей подруге.