Стаи. Книга 3. Столкновение миров

Разбитая во многих местах, испещрённая огромными воронками набережная, усеянная разорванными в клочья чудовищными взрывами телами пришельцев. Ополченцы и солдаты прыгают на гранитное ограждение, стреляют в воду, не обращая внимания, видно ли вообще в пучине стремительно уходящие в глубину силуэты. Пули дорожками пузырьков режут речные волны, поднимаются в небо фонтаны взрывов.

Лис тоже, каким-то чудом вспомнив про болтающиеся на поясе «телескопы», вскочил на развороченный снарядом камень, и стрелял в предательски мирную гладь реки, пока все винтовочные гранаты не закончились…

Хельга, сцапав своего неугомонного Лиса железной хваткой, лавировала меж суеты ополченцев и солдат: на автомобили грузили раненых, со слезами на глазах оставляли на залитом кровью снегу погибших.

Убитых было очень много, и все понимали умом, что их придётся оставить тут, хотя душа и сердце уже отказывались принимать страшную действительность грянувшей войны — оружие, схваченное коркой застывающей крови, ещё кому-то сослужит добрую службу. И люди, в немом отчаянье, просили прощения у павших за чудовищный грех. Они собирали винтовки и карабины, автоматы и пулемёты, патроны, даже двуствольные ружья, а их, самых лучших, самых храбрых, отдавших жизни, оставляли на съедение тварям.

Пришельцы всё равно хозяйничали в Московии, сторонясь тех мест, где даже холод не мог приковать к земле запах рек пролитой фиолетовой крови, где даже пешему путнику было трудно протоптать тропинку меж бесчисленных трупов молотоголовых тварей.

Элан уже сбросил маску Навигатора, или просто его второе «Я» спряталось в глубины, как всегда довольное достигнутым результатом, победой. Куко, лис воздушной стихии, сыграл свою роль, и ушёл в крепкий сон до следующего раза, до новой схватки интеллекта и силы. Он заслужил этот отдых, пусть набирается сил для будущей победы.

Они прошли всё смертное поле от студёных вод Московии до линии, где устояла их несокрушимая фаланга. Горы стреляных гильз, горы тел, своих и чужаков, вытоптанный, залитый кровью снег, страшная плотина, что остановила-таки чудовищной силы удар, тянулась в обе стороны, казалось, в бесконечность. Стоны раненых, беготня санитаров, и вообще всех, кто хоть как-то пытался помочь искалеченным людям…

Ты из тысячи тех, кто вернулся с войны.

Нас же, тех, кто погиб — миллионы.

Мы устлали поля, города и холмы,

Дно всех рек, и озёр, и трясины.

Наши кости тревожит тот глупый юнец,

Плугом, трактором, стройкой, бездушием.

Не шуми, не рви с корнем, оставь, наконец,

Наши белые, стылые души.

Дай уйти нам спокойно с тех страшных полей,

Где в час мужества, боли и страха,

Умирали бойцы за свободу Руси,

В сумасшедших, безумных атаках.

Дай спокойно накрыть нас живому ковру,

Пусть трава и цветы на могилах,

До которых никак не дойдут в суете,

Руки пращуров, будут нам миром.

Пусть заменят нам пафос гранитных столпов

Лепестки, травы, листья дубравы.

Раз тебе всё равно, сколько нас полегло,

Не лей в душу нам этой отравы.

Не тревожь пустотой громогласных речей,

Рифмой, слогом казённым, не искренним,

Наших подвигов, жертв, слёз, страданий,

Ведь ты, даже кости собрать не осмелился.

Что, так страшно капнуть, землю, камень и дёрн,

Нашей кровью обильно политые?

Тяжело рассказать тебе правду о том,

Что уснули навечно убитые?

Тяжело рассказать об ошибках,

О том, как своими приказами глупыми,

Как в испуге пред звёздами, силой, кнутом,

Всех привёл ты к жестокой погибели?

Расскажи всем о том, как черствела душа,

Как забыл ты — мы духом единые!

Так чего же теперь ты трезвонишь о том,

Чему места нет в собственном имени?

Расскажи, как ты в мирные, тихие дни,

Прожигал свою жизнь непутёвую.

Как чурался штыка, карты, пуль и чернил,

Как ты вечно от службы отлынивал!

Как ты с тягостью вёл заунывный урок,

Лишь часы набирая для выписки,

Не хотел взять ты в толк, что твой враг за бугром

С жаром схемы солдатам расписывал.

Ты ленился всегда, не хотел нас учить,

Как же выжить средь пламя свинцового?

Как дойти, как стрелять, как врага победить,

Отстоять честь Отчизны — не ново-то!

В первый раз, что-ль, сошлись мы с врагом на штыки?

Сколько надо тебе, чтоб освоится,

Наших тел, нашей крови, звериной тоски,

Что оставил ты семья, невольницам?

Как же смеешь ты жить, всех солдат погубив,

Успокоился с чистою совестью?

А тот прах, что сто лет на высотка лежит,

Уж забыл, и никак не тревожишься?

И живи. Чёрт с тобой! Раз уж выжил, теперь,

Силе тёмной служи — платит сторицей.

Всё продал сатане, и Отчизну, друзей,

Братства дух, дух солдата — припомнится…

Кицунэ опустил глаза себе в ноги. Тут и его вклад, пусть и трижды необходимый, но кровавый и страшный. Знал, призывая людей к оружию, что для многих из них это будет последнее утро, знал, что к тысячам павших прибавятся новые, тех, кого изорвали клыки и когти, и кого в этом хаосе отступления, без нормальных операционных и квалифицированных врачей просто нельзя спасти…