Стая

– Я все понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – сказал Семенов. – Твоя воля – поступить как считаешь правильным. Единственное, о чем прошу тебя – не принимай решения до субботы. Поедем ко мне на дачу, и там я покажу тебе кое-что. И это изменит твои представления о мире. А потом можешь делать что хочешь – хоть сдать меня ментам.

– Что же там, на этой даче? – Меня подташнивало от волнения и усталости.

– Об этом невозможно рассказать, – покачал головой Семенов. – Иначе ты сочтешь меня сумасшедшим. Это надо увидеть самому. И ты увидишь – в субботу. Обещаешь до этого дня ничего не предпринимать?

И мне ничего не оставалось, кроме как со вздохом ответить:

– Обещаю.

Летопись была одна старая, от руки на распадающихся желтых листах записанная. Говорилось в ней о некоем маленьком княжестве, которое было как земной эдем. Жили в нем люди в дружбе и сытости. Но однажды с юга пришли чужаки – целое войско. У каждого воина – сабля черненая, под каждым – мускулистый и дышащий паром конь вороной. И полились реки крови. Не щадили никого завоеватели – ни стариков, ни женщин, ни детей. Всем, кто встречался на их пути, головы рубили. А потом эти головы собрали в огромный холм – так они потом десятки лет и пролежали под степным солнцем, сначала невидяще глядя в равнодушное небо мертвыми глазами, потом обнажив под сходящей слоями высохшей кожей белые кости. Всех убили, до единого человека. И вот настала первая ночь в пустом завоеванном городе, в котором пахло отчаянием, страхом и смертью. Сначала воины устроили пиршество, а потом уснули усталым пьяным сном, глубоким и черным как южная ночь. Разбудили их крики нечеловеческие. И те, кто открыл глаза и вернулся в реальность из мира снов, позавидовал другим – тем, кто принял смерть во сне. Город был наполнен мертвецами. Их растерзанные тела усеяли улочки, пыль мостовых впитала их кровь. Немногие оставшиеся схватились за свои сабли, но это было бесполезно. Не люди были их противниками, не люди ночью напали на город. Волки. И волков было так много – сотни, тысячи. Они сбегались к городу из окрестных лесов и были похожи на бескрайнее серое море.

Многие из тех, кому выпала участь быть разорванными волчьими зубами, даже не верили своим глазам. Думали, что это страшный сон. Не бывает таких огромных волчьих стай.

Все воины были убиты той ночью, в живых остался только один. Был он самый молодой из всех – мальчишка лет четырнадцати. Это был его первый военный поход. Слабый, худенький, он не должен был выжить – сколько раз он едва не сгинул в пути, сколько раз чудом уклонился от вражеского копья, сколько раз, проклиная себя за трусость, бежал и прятался в роще, мечтая о спасении и доме. Его сердце не было горячим сердцем воина. Он мечтал о поле, о рыхлой ароматной земле, в которую укутываешь семена, а потом наблюдаешь за их медленным перерождением. И вот он один вернулся в итоге, один дошел до родного края, обессиленный, состарившийся и больной. Он и записал эту летопись, он и оставил потомкам память о страшной волчьей ночи.

И всю оставшуюся жизнь потом рассказывал сначала братьям своим, затем – детям, а потом и внукам о Великом Волке, который живет в глухих лесах. Он намного крупнее обычного волка – ростом, должно быть, с дерево. И передвигается он на двух ногах, и глаза у него человечьи, и в глазах отражается его древняя душа. Смотрит на тебя Великий Волк – и как будто бы понимает о тебе все. Не скрыть от него никакого секрета, ничего от него не утаить.

Ни соседи, ни дети, ни внуки выжившему воину не верили. Впоследствии и историки не отнеслись к его летописи всерьез. Она осела в архивной библиотеке небольшого городка на севере России и воспринималась как сказка немногими, кому довелось ее прочитать.

– В субботу не смогу пойти с тобой на пруд, как договаривались, – сказал я Татьяне, – меня друг на дачу позвал, я помочь обещал. В воскресенье сходим, это ведь ничего?

– Ничего страшного, – она была не из обидчивых. Было в ней некое врожденное чувство собственного достоинства, которое не позволяет редким его обладателям чувствовать себя обиженными. Пытаться таких задеть – только себя замарать.

– Не расстраивайся. В воскресенье пикник устроим, вино возьмем с собой, пиццу купим.

– Я и не расстраиваюсь. А где эта дача? – зачем-то спросила Таня.

Я назвал место, и лицо моей подруги скривилось.

– Плохое место, – помолчав, сказала Татьяна.

– Почему?

– Глушь. Там раньше только деревеньки были небольшие, вдоль реки… Но природа красивая, несколько лет назад построили там садовые товарищества. Только зря. Негоже людям в этом месте селиться.

– Ты загадками говоришь, – нахмурился я.

– Некоторые загадки лучше так и оставить секретами, – опустила глаза Татьяна, – То место, о котором ты говоришь, среди лесов стоит. Эти леса никогда не вырубят, земля там рыхлая, болотистая, комарья полно. Большие деньги нужны, чтобы все растащить, присвоить и благоустроить. Так и стоит лес сотни лет. Нехороший лес, недобрый.

– Разве лес вообще может быть добрым или злым?