Стая

…Он еще искал нынешних быка и самку. И так же, выползая из лесу, надвигались на болота сумерки. Ночь, что охотник, стлалась над землею неслышно и сторожко. И точно так же, как нынче, становилось среди болот все тише и тише, и все слышнее с низких и чахлых берез, торчавших вокруг по кочкам, одиноко слетали первые отмершие листья, предвещая скорый уже листопад. Он переходил болото, трубя и до боли и онеменья раздвигая ноздри, чтобы как можно больше отро́гать вокруг воздуха и скорее найти бой и самку, то, что предназначено ему природой, как предназначено самой природе неотвратимо сменять день и ночь, зиму и лето, жизнь и смерть всего сущего. Он брел тогда звериной своей тропою, уже ничего толком не различая глазами, захлестнутыми от страсти кровью, и рев, который раз от разу все яростнее раздирал его горло и легкие, был, казалось, тоже пронизан токами все той же его жаркой и буйной крови, застилавшей взгляд и клокотавшей в сердце. И вдруг он услыхал впереди наконец призывный и тревожащий запах будущей матери, рванулся к нему навстречу, и тропа под ним внезапно оборвалась… Изо всех сил лось забился было, погружаясь в урчащую и пузырящуюся болотную жижу, тепло которой ожгло ему брюхо. Он невольно затих, чтобы перевести дух, чувствуя, как входит в топь, медленно, но неодолимо, как в ночь и сон. Несколько раз ужас принуждал его тело напрягать все силы, тотчас, однако, истекавшие неведомо куда, в бездну бездонного болота. Всякий раз, продвигаясь вперед немного, он и погружался все глубже, по-прежнему не достигая никакой спасительной опоры. Одна за другою тем временем над ним вспыхивали в небе звезды, и от каждого его движения ворчащий, цепкий ужас болота миг за мигом отдалял его от высокого, ко всему равнодушного неба. И снова… вдруг снова услыхал он сперва ее нетерпеливый запах будущей матери и в тот же миг почувствовал, будто грудь его ткнулась в твердь! Это оказалось спасением: мордой он навалился на чуть притопленную опору и напрягся, подтягивая передние копыта. Чем больше освобождался он от вяжущей и липкой силы болота, тем все резче и призывнее для него становился ее далекий еще запах, и вот, едва очутился он уже весь пусть на зыбкой пока, все еще вокруг плавно колыхавшейся полутверди, этот ее зов обратился в одно-единственное, что он чувствовал и слышал, потому что для него вновь мгновенно исчезло все остальное, а уж тем более это вечное звездное небо над ним. Зов крови — вот что спасло его…

Старик глубоко в себя втянул остывающий воздух, опять уловил в нем ее близкое присутствие и, приопустив рога, проревел, грозя, призывая и предупреждая. Но соперник его нынешний был все-таки еще слишком, чтобы побеждать, молод, он покуда чувствовал и понимал зов лишь своей собственной, впервые в его жизни этой осенью пробудившейся в нем крови. Он не слышал сейчас коровы, и потому ему, в сущности, еще не за что было биться. И верно, предупреждения он не понял, он слишком высоко вскинулся для броска и устремился пытать судьбу.

Соперника встретил старик, крепко упершись в землю, и от прямого удара рогов в рога копыта его вошли в нее еще глубже. Невольно его чуть покачнуло, но все-таки от сдержал чужую шальную силу и, уловив, что в этот раз окончательно ее пересилил, отбросил противника, успев ударить его в грудь. Со свежей глубокой раною молодой зверь попятился, мелко запереступав, чтоб не упасть. Однако последний удар пришелся столь ловко, что бык отлетел к камням, копыта его скрежетнули по ним, сдирая мох, и он присел, надсадно всхрапнув. Когда же он снова встал в рост, круто и тяжело вздымая бока, и поднял глаза, в них уже не было больше прежней ярости — в них присутствовали теперь лишь боль и бессилие побежденного, который уже не стыдится своих страданий и которому уже не к чему их скрывать. С глубоким стоном он, прихрамывая, точно бы падая на каждом шагу, вломился в лес, сокрушая сушняк на своем пути, какой в эту гонную, первую его осень выпадал ему одиноким. И это было справедливо — мало кто выигрывает первый бой.

Когда все стихло, старик вдохнул свежего, уже вовсе к ночи выстывшего воздуха, который теперь весь был для него полон ее тревожного дыхания, и мотнул мордой, разбрызгивая кровь. Разминая ослабшие после боя ноги, он круто повернул к болоту, откуда все призывнее и резче долетал до него нетерпеливый зов ее молодого и горячего тела и где она, поняв, что бой закончился, недвижно ждала сейчас победителя. Его или молодого. В этот раз она дождалась все-таки его. Очередь другого настанет, возможно, на другой гон.

Он повел ее к покосам, на которых, пока не установятся после крепких первых морозов надежные зимники, всегда стояли стога сена.

Лунная, а оттого и светлая, недавно пришедшая ранняя ночь вся была полна тайных для постороннего, едва различимых звуков жизни, какою жили сейчас и леса со всеми невидимыми своими обитателями, и города людей.