Стая Тамерлана

— Да ничего у меня не случилось! Никакой помощи не надо! На месте этой развалюхи и всех других поставлю кирпичный павильон, потому и убрал! Понятно? Разрешение, надеюсь, дашь? — досадливо прошипел Соболихин.

— Ну, публика! Какая от него может быть помощь? Тоже мне граф Монтекристо! — возмущенно посетовал он Гридину.

К обеду выяснилось — в подходящее время, именно в районе половины пятого, на южном посту ГАИ слышали гул мотора грузовика, предположительно ЗИЛа. Самой машины задремавшие постовые не видели. Соболихин разослал часть бойцов по организациям, где есть ЗИЛы, других в ГАИ — навести справки о частных владельцах грузовиков. Не успели стихнуть шаги посланных, как проснулся интерком.

— Владимир Палыч, здесь из милиции.

— Впусти.

Вошел капитан, встреченный утром при исполнении обязанностей у разграбленной палатки.

— Ну, чего тебе, командир? — сухо осведомился Соболихин.

— А вот.

Милиционер сел и молча бросил на стол явно самодельный брелок из эпоксидной смолы, содержащей в себе насекомое, смахивающее на некрупного таракана. На брелке висел единственный ключ.

— Это что, ключ от квартиры, где деньги лежат? — съязвил Гридин.

— Ага. Ваши…

— Что, что? Ты не петляй, сознавайся во всем, ничего тебе за это не будет. — Оживился Соболихин.

— Это, Владимир Палыч, вещь. док. У твоей вскрытой лавки утром нашел.

— А чего сразу не отдал?

— Так вы же сами замок сломали и барахлишко вывезли. Реконструкцией это, кажется, называется…

— Ну?

— Ответил бы я тебе прямо: «антилопу гну», коли не уважал бы. У кого-нибудь из твоих мальцов такая штука была?

— Не антилопу ты гнешь, а антилопа такая есть — Гну. Так она называется, понял?

— А какая разница?

— Да никакой. А фиговину эту я ни у кого из наших не видел, — Соболихин повертел безделушку в руках, передал Гридину. — А ты, Костик?

— Нет, не было у наших такой, — подтвердил Константин.

— Во! И я так подумал. Тогда чье это? А?

— Что ж… спасибо тебе, капитан. Если в жилу, за мной не заржавеет, сам знаешь, — впервые за день своим нормальным голосом промолвил Соболихин и даже изобразил не слишком искреннюю улыбку.

* * *

Судьба братьев определялась эпохой, укладом жизни подмосковного городка, семейной атмосферой и личным темпераментом. Может быть, и еще какой-нибудь непознанной составляющей, например, роком. Больший, Костик, всегда был заводилой — в детском саду, потом в школе, где образовательными успехами не блистал, но славился кулаками и беззаботным нравом. На улице его уважали и лет с десяти чаще называли не по имени, а кличкой — Грид. Он легко достиг первого юношеского разряда по боксу, но был отчислен из секции за строптивость и неуправляемость. После восьмого класса, несмотря на дельные намеки учителей насчет ПТУ, школы не оставил и проучился еще полгода — не дотянул до зимних каникул ровно недели. Ушел не по какой-то там особой причине, а потому что окончательно надоело. Это все мать удерживала. Ныла: «Костик, учись. Десять классов кончишь, в техникум поступишь — вот тебе и хорошая, чистая работа будет. Не спину ведь гнуть всю жизнь, а за столом сидеть. Или вот массажу научат, тоже ведь деньги хорошие». Хотя в техникум, или, по-современному, в колледж, брали и после восьмого класса, ей очень почему-то хотелось, чтобы сын окончил весь курс. Идеалом матери, проработавшей большую часть жизни санитаркой в райбольнице, была «чистая» работа. Ее как раз тогда повысили в сестры-хозяйки, чем она гордилась, и мать с удвоенной настырностью приставала к чаду со своими нехитрыми мыслями о «чистой» работе. Отец, никогда особенно не вникавший в дебри семейной педагогики, бухтел прокуренным голосом: «Заладила! Вот заладила, старая клюшка! Мой батька рабочим помер, я семилетку кончил, всю дорогу слесарю, и он пусть вкалывает. А то гляди — техникумы им подавай! Ага, академиков у нас мало! Вон в ящик посмотри, что не рыло — то академик в ём сидит, а что толку? Ты его еще в университеты пошли, распусту».

Ни продолжать учение, ни вкалывать Костя не стал. Связался с хулиганами и вскоре отправился за ограбление сельского магазина в колонию для малолеток, где провел два года.

Для Леньки, сколько он себя помнил, не было большего авторитета, чем старший брат. Моложе Кости на шесть лет, он рос с единственным желанием — быть не хуже своего кумира. Поэтому, несмотря на легковесную худобу, в драки лез чаще и был в них упорнее и злее. Когда ему доставалось — Костику не жаловался из-за чувства стыда. Слез его пораженческих никто не видел. Но после очередного получения по шее Ленька прятался ото всех и одиноко рыдал где-нибудь на чердаке, не умея по-другому выплеснуть жгучее горе от пережитого унижения. Своих обидчиков не забывал, и, бывало, рассчитывался с ними спустя годы.