Стая Тамерлана

Тамерлан всегда играл один и не стремился навязать ребятам свою компанию. У него в ту пору была единственная личная собственность — утратившая привлекательность в глазах подросших сестер ветхая деревянная кукла. Когда-то ее голову украшали черные дуги ресниц, бантик алых губ и две косички, но они стерлись, и теперь замотанная в выцветшие лохмотья кукла могла выполнять любые роли. Быть и солдатом, и землекопом, и пастухом. И даже, пожалуй, космонавтом. Последнее, впрочем, навряд ли, хотя никто не мог знать, какую именно роль играет старая деревяшка в представлениях ковыряющегося на дне сухой придорожной канавы замкнутого в себе мальчишки. И однажды на его единственную собственность покусились. Это была тройка живущих по соседству пацанов. Завзятые хулиганы. Все на год старше. Игрушку грубо вырвали из рук Тамерлана и стали перекидывать друг другу. Едва ли кукла была нужна задирам, им всего лишь хотелось немного поиздеваться. Не более чем через пять минут они бы ее выбросили. Но малыш не стал дожидаться, и попытался немедля вернуть свое достояние. Толчком в грудь он был отброшен в пыль. Вскочил, но снова оказался на земле. Силы были слишком неравны. Победители засмеялись. Действительно — весело. Но Тамерлан не сдался. Он на четвереньках подполз к зачинщику и укусил того за ногу выше колена. Крепко — так, что от усилия у самого треснуло за ушами. Оторвался, дико завизжал от переполнявшей его злости и попытался отметить второе колено.

Неприятель атаки не вынес, вскрикнул, словно ужаленный, и, сопровождаемый дружками, ударился в бегство. Издали, глотая слезы и потирая ногу, прокричал: «Крыса! Крыса! Крысенок проклятый!». Тамерлан, не подозревая, что сейчас на годы приобрел второе и довольно меткое имя, подобрал выточенную из чурбачка фигурку, вытер ее и полез обратно в канаву.

Поздно вечером, когда он уже спал, в их дом, словно фурия, ворвалась мать потерпевшего — работница совхозной бухгалтерии. Отец молча стянул полусонного младшего на пол и при бухгалтерше высек. Сын не плакал, только побелели костяшки тощего кулачка, сжимающего деревянную игрушку.

Все слезы Крысенок, похоже, вылил на первом году своей жизни. Он был чрезвычайно беспокойным младенцем. Рыдал днями и ночами, а когда не плакал — тихо и монотонно хныкал охрипшим голоском, напоминающим далекое завывание какого-то мелкого животного. Даже во сне не всегда умолкал. Этот бесконечный жалобный полуплач-полустон выводил из себя всю родню, особенно громко выражал недовольство отец, чертыхаясь по утрам и вечерам и громко скрипя тахтой ночами. Однако вскоре после первого своего дня рождения Тамерлан вдруг иссяк, как глубоко затронутый экскаватором родник. И больше никто не видел его слез.

* * *

В школе маленький Крысенок не изменил себе — он, как прежде, не стремился обзавестись расположением сверстников, его не привлекали шумные игры. Напротив, вскоре между ним и другими ребятами возникла линия отторжения. Дети не забыли его клички. Приятно ведь обозвать кого-то, зная, что никто тебя за это не накажет. Тамерлан был меньше ростом, чем самая крошечная одноклассница и уж конечно не являлся силачом. Но внешность оказалась обманчива. Стоило кому-либо сравнить его с презренным грызуном, и малыш устремлялся в атаку. Он не махал руками и не пытался достать обидчика, к примеру, ногой. Крысенок наклонялся вперед, издавал подавляющий вражью волю душераздирающий визг и хватал обидчика зубами за ноги. Довольно ловко и ужасно больно. Многие сверстники, да и ребята из классов постарше обрели в столкновениях с ним неровные белесые шрамы, отражающие неправильный прикус маленького агрессора. Вскоре нелицеприятная кличка сохранилась только для обозначения субъекта в приватных беседах, когда этой зубастой мелюзги поблизости не наблюдалось.

Учился Тамерлан плохо — не успевал по всем предметам. Учителя не раз грозились отправить его в спецшколу, а пока оставляли с завидным упорством на второй год. Когда он перешел в третий класс, и ему исполнилось одиннадцать лет, отец, человек раздражительный, а иногда просто бешеный, вместо нашкодившего третьего сына Ахмета, ударил палкой подвернувшегося под руку младшего. Конец палки угодил как раз в висок.

Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.

* * *

В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился…