Стая воспоминаний (сборник)

Вот попал он недавно с женою на новоселье, в роскошную квартиру, где хозяин нового рая, пожилой уже, плешивый, но откровенно влюбленный в жизнь и оттого веселый, красноречивый, неустанно пытался обратить на себя внимание гостей и то приносил полированный, на старинный, на суздальский лад кувшин и поливал из него колонию кактусов на подоконнике, то требовал тишины и показывал многочисленную коллекцию репродукций, то напоминал, что он все еще недавний студент, поскольку не поленился в свои пятьдесят девять лет окончить заочно институт, то вдруг всем вручал по экземпляру одной и той же газеты с помещенной в ней заметкой под своей фамилией, с этим своим выступлением в прессе, с этим скромным, как он выразился, журналистским трудом. Гости восхищались, славословили хозяина рая, поражались, переглядывались благоговейно, пили водку за вторую молодость доброго молодца, нестареющего молодца, а Жернович видел в обаятельном том человеке нечто поддельное, рассчитанное на гостей, на друзей, на окружающих. Вовсе не верил Жернович в придуманный хозяином нового рая образ увлекающегося, умного человека и ждал терпеливо той минуты, когда хозяин вдруг обнаружит в себе еще какой-нибудь интерес либо словцо какое-нибудь обронит, то неосторожное словцо, которое сразу выдаст его. И как только с тем же упоением, с каким говорил он о чем-то высшем, об увлечениях своих, второй студенческой молодости, стал хозяин красно делиться, насколько нелегко ему было раздобыть в другом, маленьком городке вот эту хорошенькую подставку для телевизора и даже пожертвовать лишним днем командировки, — Жернович тотчас опустил глаза и самовольно, не опасаясь осуждения, налил себе полный фужер водки.

Да, в тридцать лет разбираешься в людях. В тридцать лет иной раз видишь человека с первого взгляда, при первом же рукопожатии. И куда ценнее краснобаев, говорунов такие скучные, постные люди, как капитан Гарцуев или как тот неутомимый охотник, которого прозвали на пароходстве Партизаном. Охотник и в самом деле партизанил мальчишкой, был много раз ранен, мечен пулей, врачи запретили ему мотаться по охотничьим пространствам болот и лесов, а Партизан, весь чиненый, с латаным черепом, вставной челюстью, с двумя искусственными ребрами, все так же без опаски скитался по лесам и лишь опасался попадать к врачам, выслушивать категорические приговоры.

В тридцать лет навидался людей! Вот почему Жернович таким недовольным выглядел теперь, когда безуспешно пытался уйти в себя, в свои мысли, от скороговорки Веремейчика и когда эта скороговорка вое же донимала его. И все об одном и том же, об одном и том же твердил Веремейчик то с правого бока, то с левого бока!

Постой, сказал он себе немного спустя, ведь ты же знаешь людей и знаешь Веремейчика. Ну пусть радуется человек. Пусть!

И он даже миролюбиво повернулся к Веремейчику, когда тот не впервые уже принялся соблазнять болгарскими своими сигаретами, он даже сам взял из рук Веремейчика знакомую зажигалку, чтобы чиркнуть ею, и услышать звон, и поднести огонек настырному человеку.

Но прежде, чем чиркнуть, он подбросил немую пока зажигалку в ладони, а поймать не сумел, и зажигалка тихо канула в воду, за борт, в отвалы волн.

И оба ошеломленно глянули друг на друга, а затем вниз, на дутым стеклом отваливающие от борта волны, хотя глядеть надо было за корму, назад, потому что катер не стоял, шел, шел вперед.

Насколько хорошо ни знал он Веремейчика, а все же и предвидеть не мог, какая это утрата для Веремейчика и как тот горячо, и гневно, и почти слезно застенает, закричит, станет оплакивать зажигалку. Ах, какая это была зажигалка! Какая это незаменимая штучка для настоящего мужчины! И как это угораздило выронить! Тут почти вредительство — выронить ее! Почти выбросить! Да что же это? Поющая зажигалка! А ее, ее… Такая зажигалка, черт возьми!

Широко открытыми глазами смотрел он на вспотевшего Веремейчика и, ничем не охлаждая его, ни единым словом, удивленно находил в нем нового человека, в котором прежде, помнится, никогда не просыпалась такая страсть, такое кликушество, такая неистовость. И все это новое, неспокойное в нем было так непривычно и так неприятно!

Жернович отвернулся, с удрученным видом уставился на относимые бегом катера подводные яблоневые сады и порешил, что если бы ему опять попала на ладонь зажигалка, то он бы размахнулся и нарочно забросил бы ее в речные пучины.

Подаяние после подаяния

© Издательство «Советский писатель», «Трава окраин», 1981.