Сталь

Произнеся эти слова, я вдруг поняла, что впервые за всё время нашего пути не сомневаюсь в том, что мы действительно скоро окажемся в определённой точке и, более того, пересечём её. Столь неожиданную уверенность во мне поселило внезапное, как молния, осознание того, что теперь в моей команде есть не просто мощный союзник, но тот, кто сильнее меня. Если нам до сих пор хватало моей и подростковой силы Тристана для того, чтобы все мы выжили, значит теперь, с той силой, которой обладает новый Тристан, мы точно увеличили свои шансы остаться в живых.

На швейцарской границе мы были уже спустя три минуты. И то, что мы увидели здесь, было настолько иллюзорным, что непроизвольно вселяло в нас опасную надежду. Швейцарская граница выглядела настолько до странного ухоженной – без единого выбитого стекла, без брошенных на обочинах автомобилей, с целыми, поднятыми вверх шлагбаумами, – что в безопасность этого места верилось совершенно невольно. Свободно проехав черту, оставляющую немецкие земли за нашими спинами, я даже готова была поверить в то, что Швейцарию покрывает какой-то невидимый, чудесный купол, защищающий эти места от заразы извне. Но мои надежды разбились уже спустя километр: мы проехали мимо съехавшей в кювет грузовой фуры, возле которой толпился беспокойный народ. Все они были Блуждающими.

Приблизительно спустя два километра после встречи с фурой, мы остановились посреди пустынной дороги: и детей, и меня прижал мочевой пузырь. Я была последней в очереди, поэтому, когда я выходила из-за машины, на ходу застёгивая ширинку, я встретилась с поджидающей меня Тринидад, которая справилась с туалетом на пару минут раньше меня. Указав пальцем себе в грудь, девочка произнесла максимально серьёзным для двухлетнего ребёнка тоном:

– Тринидад! – после этого она вдруг коснулась моей ноги. – Теона!

– Да, ты Тринидад, а я Теона, – не смогла сдержать улыбки я, хотя, скорее всего, я хотела улыбаться из-за осознания того, что мы действительно сделали это – мы доехали до Швейцарии. Чувство, которое можно было описать одним коротким и восторженным “Вау!”, нагнетало меня эйфорией. Именно нагнетало, потому что я не могла поверить в то, что всё может быть так хорошо, что все мы до сих пор живы и что до пункта назначения нам остаются считанные часы.

Девочка вдруг перешла на испанский:

– Eres hermosa. Tienes un cabello y unos ojos hermosos. Y sonríes hermosamente.

– Тристан, что она говорит? – обратилась я к Тристану, стоящему впереди машины, надеясь, что он подойдёт, чтобы ещё раз послушать и перевести, но он вдруг заговорил, будто услышал издалека.

– Она говорит, что ты красивая, что у тебя красивые волосы и глаза, и что ты красиво улыбаешься.

От услышанного я вся мгновенно сжалась, потому что сразу же решила, что Тристан мне врёт, говоря то, что хочет сказать сам, а не то, что говорит эта девочка, но Тринидад вдруг снова коснулась моей ноги и произнесла на отчётливом английском:

– Это правда.

Взяв девочку на руки, я усадила её в машину рядом с сонной Клэр и прикрыла её голые ножки пледом. Ночь после шторма была действительно очень холодной. Захлопнув пассажирскую дверь, я уже направлялась к водительской, как вдруг услышала то, чего никак не ожидала услышать. Это были не просто шумы. Это были помехи, через которые прорезался человеческий голос!

Не веря в происходящее, я рванула переднюю пассажирскую дверь и бросилась к магнитофону, мгновенно прокрутив колесико громкости до максимума – это было радио! Работающее радио! Здесь ловила волна!!! В мире всё ещё работала как минимум одна радиоволна!!!

Моя радость продлилась недолго. Потому что то, что я услышала, могло означать только одно – человечество издавало свои последние предсмертные крики. Мир признавал своё падение от Стали.

Сообщение было на немецком:

“Geplante nukleare Explosionen finden um 04:00 Uhr in Europa statt. Deutsche Städte: Berlin, Düsseldorf, (продолжительные помехи) München. Französische Städte: (продолжительные помехи) Clermont-Ferrand, (помехи) Mulhouse. (Помехи длительностью в бесконечную минуту) Alle Überlebenden: Verlassen Sie den betroffenen Bereich und suchen Sie Deckung”.

Радио замолчало. Не потому, что волна оборвалась – потому, что сообщение было завершено.

– Что это было? – Тристан, стоящий за моей спиной, не знающий немецкого языка, явно понимал по тону диктора, что ничего хорошего сказано не было. – Это ведь был немецкий язык? Что сказал диктор?

Я окаменела. Я чувствовала, как холод поднимается от моих пяток по моей спине, чтобы вскоре с болью вонзиться в моё темя.

– Это капитуляция… – не слыша себя, прошептала я.

– Что? – перешёл на шёпот Тристан, положив руку на моё плечо.